— И какое же тавро у ваших ослов? — продолжал выспрашивать дядя.
Мигэль почувствовал, как земля начинает гореть у него под ногами; его приятели вертелись и так и эдак, чтобы разглядеть тавро. Но индейцы незаметно оттесняли их все дальше от ослов.
Дядя не спускал глаз с Мигэля. А тот с трудом владел собой. Он чувствовал, что близится какое-то событие, которое явится решающим для его будущей жизни. И раз дядя, не повторяя вопроса, не сводил с него испытующего взгляда, Мигэль понял, что отвечать на его вопросы придется.
— Тавро… э-э… тавро, ну — круг с чертой под ним.
Дядя крикнул мужчинам, стоящим у ослов:
— То ли это тавро, омбрес?[5]
— Нет! — крикнули они в ответ.
— Я перепутал, — спохватился Мигэль. — Тавро такое: круг, а над ним крест.
А мужчины сказали:
— Нет, не то тавро.
— У меня просто все смешалось в голове, — проговорил Мигэль, готовый вот-вот потерять сознание от страха. — Ну конечно, вот какое тавро: крест, а вокруг него круг!
— Так ли? — спросил дядя.
— Нет, — ответили мужчины. — Ничего похожего.
— Вы же говорили мне, — совершенно спокойно произнес дядя, — будто эти ослы — ваши.
— Они и есть наши, — необдуманно выпалил Игнасио.
— И никто из вас не запомнил тавра. Странно, странно.
— Мы просто не обратили на это внимания, — сказал Мигэль, силясь выдавить из себя презрительную ухмылку.
— Видели вы когда-нибудь человека, — обратился дядя ко всем присутствующим, — который владел бы ослами или другими животными и не знал каждого отдельного тавра, даже если они были из разных стад?
Все мужчины рассмеялись и ничего не ответили.
— Мне известно, откуда взялись эти ослы, — сказал дядя.
Мигэль обменялся взглядами со своими сообщниками, и те принялись оглядываться по сторонам, выискивая лазейку для бегства.
— Эти ослы принадлежали сеньоре Рафаэле Мотилине из Авино, вдове сеньора Педро Леона. Это Л и оборотное Р, связанное с Л. Верно я говорю, омбрес? — воскликнул дядя.
И мужчины, стоявшие возле ослов, крикнули в ответ:
— Все как есть! Это самое тавро!
Дядя оглядел сгрудившихся вокруг него соседей и сказал:
— Порфирио, подойди!
Один из индейцев вышел и встал с ним рядом.
И теперь дядя проговорил:
— Мое имя — Альберто Эскалона. Я алкальд[6] этого селения, избранный по закону и утвержденный губернатором. А этот человек, Порфирио, — полицейский в нашем селении.
Если в Центральной Европе человек представляется, называя свои титулы, то он явно намерен ошеломить своего собеседника, заставить его испытать чувство подобострастия и ожидает, что его визави, потрясенный исключительностью произошедшей встречи, склонится в почтительнейшем поклоне и с этого мгновения никогда впредь не забудет воздавать носителю высоких титулов подобающие знаки внимания.