— А вам, как я вижу, нравятся свободные женщины?
— Я вам уже говорил, Андрей Данилович, что мне никакие не нравятся, — в голосе Нальянова проступила усталость. — И, кстати, я уже говорил вам, не делайте глупостей, по крайней мере, сейчас, пока мы в этом гадюшнике. Я сам не ангел, но эти переустроители мира меня немного пугают.
Дибич искренне удивился. Ни его родичи, ни Деветилевич с Левашовым, ни Харитонов с Гейзенбергом никакого страха ему не внушали.
— Что? Вас можно напугать? И кто — эти пустые болтуны? Бонвиваны и сентиментальные дурачки?
— Я не сказал, что испуган, — педантично уточнил Нальянов, — кроме того, не все, кто болтают, болтуны.
— Вы полагаете…
— Я предостерегаю, — утомлённо выделил Нальянов.
Дибич растерялся, ему показалось, что они говорят о разных вещах.
Между тем они уже подходили к нальяновской даче. У дверей их встретил камердинер, сообщивший Юлиану Витольдовичу, что Лидия Витольдовна нарочного прислали сообщить, что завтра утром приедут-с.
Нальянов молча кивнул.
В гостиной он сел к роялю, и пробежал пальцами по клавишам. Чёрная тень его головы слишком остро легла на белую поверхность рояля, резкий контраст заворожил Дибича и породил в нём странный вопрос.
— Слушайте, а вам никогда не приходило в голову застрелиться? — неожиданно спросил Дибич. К тому же ему всегда казалось, что такой, как Нальянов, обязательно должен думать о суициде.
Но Юлиан удивился до оторопи.
— Даже в голову никогда не входило, — пожал он плечами. — Я же вам говорил, что люблю Бога. Смерть — это совсем не Бог, очевиднейшим образом не Бог.
— И всё же, — теперь удивился Дибич, — неужели ни разу даже с мыслью не поиграли?
— Нет, — отрезал Нальянов. — Один святой говорил, что душа самоубийцы — чертог сатаны, вместилище одержимости, и неважно, вылетела ли пуля из его револьвера, — его уже не спасти. Самоубийство — смерть во имя дьявола. Имейте мужество жить. Умереть-то любой может.
— Жить — тоже, — усмехнулся Дибич.
— Если бы все могли бы жить — никто не игрался бы с дурным помыслом о смерти, — отрезал Нальянов, и разговор оборвался.
Но Дибич, которому надо было скоротать время до полуночи, предпочёл остаться в гостиной с Нальяновым.
— Вы пока не собираетесь возвращаться в Париж?
— Возможно, в конце месяца уеду, — кивнул Нальянов.
— Вы не любите Россию?
Нальянов так удивился, что даже прервал музыкальный пассаж.
— Почему, Господи, я должен её не любить?
— Россия не имеет ни страстей, ни идей Европы. И не говорите, что мы молоды или что мы отстали…
— Я и не говорю, — пожал плечами Нальянов. Он снова начал играть, однако не спускал теперь взгляда с Дибича.