— Ванда Галчинская и Мария Тузикова — студентки Женских курсов, обучаются стенографии, — начал деловым тоном Валериан. — Мария никогда не отличалась ни родовитостью, ни образованностью, это полная противоположность интеллектуальным барышням из хороших семейств, которые, закусив удила, ринулись сдуру просвещать народ. Но эта тоже начиталась Чернышевского и ушла от мужа, да-да, — кивнул он, заметив ошарашенный взгляд братца, — Тузикова она была в девичестве, по мужу — Нифонтова, но ушла к любовнику и снова взяла девичью фамилию. Однако любовник исчез, а она записалась на курсы стенографии, подружилась с курсистками, а там возникли и таинственные пропагандисты с запрещённой литературой — полный романтический набор для восторженной дурёхи. Поначалу она оказывала пропагандистам… — Валериан замялся, — м-м-м… разные мелкие услуги. Простая, малоинтеллигентная девушка, она, конечно, как говорил один её коллега, «больше по чувству, чем теоретическому пониманию, тяготеет к социализму». Чувство социализма… Мне понравилось. На самом деле, Тюфяк сказал, что она распробовала «мелкие услуги», и они ей понравились.
— Валье, — укоризненно проронил Юлиан и, заметив, что брат поднял на него глаза, сказал, — я видел этих особ на похоронах, и всё понял. Надеюсь, и ты поймёшь меня. Я с ними дела иметь не желаю. Отец хотел воспитать из нас верных слуг империи, готовых защищать её до смерти. — Он поднялся. — До смерти я защищать её готов. Но не до сифилиса, Валье. Проваленный нос — это мерзость. Кроме того, будет очень трудно уверить отца, что я подхватил люэс на службе империи.
— Девицы экзотичны, да, но что делать? — Брат Юлиана спокойно глотнул из чашки пахнущий имбирём и аравийским ветром кофе, сладостный и возвышающий, как право первой ночи. — Ты думаешь, всё так ужасно?
— Рискнуть проверить? — ехидно спросил Юлиан, на что Валериан просто вздохнул и развёл руками.
Потом он снова заговорил.
— При этом мадемуазель Тузикова обладает любвеобильностью Мессалины, но и только, а вот мадемуазель Галчинская… — Валериан замялся.
Юлиан завёл глаза в потолок.
— Ладно уж, выкладывай… Неужели вроде Перовской? Ты слышал, кстати, рассказ Художника? Он говорил, когда в Херсоне они делали подкоп под банк, работа была адская: задыхались от удушья, в ледяной воде, подтекавшей отовсюду, рыли сутки напролёт. Из чёрного отверстия подкопа тянуло леденящим холодом, мраком, смрадом и тишиной могилы. Свеча гасла, из земли шли зловонные миазмы, воздух был отравлен, невозможно дышать. Недоставало сил проработать и десяток минут. Так вот Перовская скинула блузку, юбки, панталоны и, оставшись в одной рубашке, чулках и башмаках, встав на четвереньки, поползла вниз по галерее, волоча за собой железный лист с привязанной к нему верёвкой. Через пять минут верёвка задвигалась: пора было вытягивать нагруженный землёй железный лист. Лист за листом шли вниз, пустые втягивались обратно в подкоп. Мужчины только переглядывались: она работала третий час без отдыха! Наконец из подкопа показались облепленные глиной чёрные чулки, и она выползла наружу — в насквозь промокшей рубашке, с покрытыми глиной волосами, чёрным лицом и мутными глазами.