Клотильда хихикнула:
— Мы будем похожи на какое-то египетское племя.
Священник кивнул:
— Я дам Иосифу корзину моих голубей. Каждый вечер он должен выпускать одного, чтобы я получал сведения о вашем путешествии
— Как! — воскликнули одновременно Марта и Клотильда. — Разве вы не едете с нами?
— Я, может, приеду попозже, — Фрэнсис почувствовал себя счастливым оттого, что нужен им. — Но понимаете, кто-то же должен оставаться в миссии. Преподобная мать и вы обе будете пионерами.
Мария-Вероника медленно сказала:
— Я не могу поехать.
Сначала он подумал, что она все еще продолжает старую распрю и не хочет ехать с этими двумя, но взглянув в ее лицо, понял, что это что-то другое. Он сказал убеждающе:
— Это будет очень приятная поездка. Перемена пойдет вам на пользу.
Она покачала головой.
— Я должна буду, и очень скоро, предпринять более далекое путешествие.
Наступила длительная пауза. Потом, стоя очень тихо, она сказала без всякого выражения:
— Я должна возвратиться в Германию… чтобы распорядиться передачей нашему… ордену… моего имения, — она смотрела вдаль. — Мой брат убит в бою.
И до этого молчание было глубоким, теперь же стояла мертвая тишина. Ее нарушила Клотильда, разразившись неистовыми слезами. Потом Марта, словно зверь, пойманный в ловушку, невольно опустила голову в сочувствии. Отец Чисхолм в глубокой печали переводил взгляд с одной на другую. Потом он молча ушел.
Через две недели после прибытия путников в Лиу наступил день отъезда Марии-Вероники. Он все еще не мог в это поверить. По последним сведениям, полученным из деревни с голубиной почтой, дети были примитивно, но удобно размещены и ошалели от избытка здоровья и жизнерадостности на чистом горном воздухе. Отец Чисхолм имел все основания поздравить себя со своей находчивостью. Однако, когда они шли рядом с Марией-Вероникой к ступенькам причала, предшествуемые двумя носильщиками, которые несли ее багаж на длинных, положенных на плечи шестах, он чувствовал отчаянное одиночество.
Пока укладывали ее вещи в сампан, они стояли на пристани. Сзади них лежал город с его приглушенно-унылым ропотом. Перед ними на середине реки стояла готовая к отплытию джонка. Серовато-коричневая вода, плещущаяся в ее борта, сливалась вдали с серым горизонтом. Фрэнсис не мог найти слов, чтобы выразить свои чувства. Она так много значила для него, эта необыкновенная женщина, с его помощью, ободрением, дружбой.
Перед ними лежало будущее, которому не видно было конца, будущее, заполненное их общим трудом. А теперь она уходила от него, неожиданно, чуть не украдкой, уходила в дымку тьмы и тумана. Он, наконец, вздохнул и с усилием улыбнулся ей: