К этому времени и другие любопытные горожане уже шли за ними вверх по улице. Когда Маркета оглянулась в последний раз на Влтаву, за ней в гору следовали с десяток горожан – торжественно, как толпа скорбящих.
– Не ходи в замок! – раздался вдруг чей-то голос, сорвавшийся на всхлип.
Дочь цирюльника обернулась и увидела покрытое синяками лицо и заплывшие глаза. Не сразу узнала она свою подругу Катарину.
– Умоляю тебя, Маркета! Он убьет тебя. Посмотри, что он сделал со мною! – снова всхлипнула дочь мельника, сжав руку подруги.
Та в ужасе воззрилась на избитую красавицу, а потом потянулась другой рукой и дотронулась до ее распухшего лица.
– Оставь ее в покое, Катарина, – прошипела мать Маркеты, отталкивая девушку. – Она должна спасти своего отца!
Юную Млынаркову удержала толпа, а Люси потащила свою дочь за руку. Они поднялись по крутому склону к первому замковому двору. Толпа напирала сзади.
Подойдя к двери, Маркета перевела дух. Стражники, которые сопровождали ее, забормотали по-чешски:
– Ты жертвуешь собой для спасения отца – пусть же Господь спасет тебя саму, верную дочь! – сказал один из них.
– Ты делаешь это ради всего Чески-Крумлова, – прошептал второй и, перекрестившись, поцеловал девушке руку. – С твоею жертвой придет конец этому извергу.
– Да благословит тебя Господь, слечна Маркета! – пробормотали оба охранника, когда все подошли к входу в покои.
Никто из них не назвал ее Перловицей.
* * *
Швея все приседала и приседала в книксенах. Наслышавшись историй о грубости и жестокости императорского бастарда, бедняжка до смерти испугалась этого вызова. Она надеялась, что дон Юлий не позарится на ее давно увядшие прелести и торчащие зубы, но все равно беспокоилась – сильные, безжалостные руки могли запросто сломать ее тонкую шею.
– Не бойтесь, – шепнул Якоб. – Просто сделайте то, что он попросит.
Женщина нервно кивнула, натужно сглотнув страх, прочно угнездившийся у нее в горле.
– Швея, какой шелк ты можешь сегодня купить? – спросил дон Юлий.
Портниха взглянула на Хорчицкого, а потом ответила:
– Любую самую лучшую ткань, какую вы пожелаете, господин.
– Голубую. Я хочу голубой шелк, голубой, как чистая вода, – заявил больной. – Нет, голубой, как озеро, спокойное и широкое. Хочу, чтобы он был прохладным и светлым, чтобы струился по девичьей коже, освежая ее, словно она плавает, нагая, в лунном свете.
– Да, господин.
– И, – продолжал повелитель Чески-Крумлова, указывая на покрытую кровавой коркой медвежью шкуру в углу комнаты, – я хочу, чтоб ты сделала из нее кайму. Чисти ее, пока не заблестит, как живой медведь. Свирепый и гордый.