– Готов.
– Хорошо, – мигом преобразившись, Гельдман хлопнул в ладоши и – сразу к сути: – Как, думаю, вам уже известно, Сумеречная Зона – порождение Порталов, которая, в свою очередь, является, так сказать, нашей с вами злободневной темой и головной болью. Не хочу возвращаться в прошлое и как-то оправдывать свои действия, но могу чистосердечно заявить: ошибки тогда я не допустил никакой. Не мне вам объяснять, сержант, что есть вещи, которые невозможно прогнозировать, подвергнуть анализу или просчитать – это просто-напросто невозможно. Поэтому надо сосредоточиться на, так сказать, следствии…
– Что конкретно от меня требуется? – не дав договорить профессору, напрямую спросил Айс.
Гельдман немного помялся, но все-таки ответил:
– Вопрос с Сумеречной Зоной стоит остро, сержант, поэтому я предлагаю вам работу, которая как раз… – смерил Айса оценивающим взглядом, – … вам по плечу. Я хочу, чтобы вы оказали мне услугу – поймали для меня морфа-стража. Живого, разумеется. Возможно, с его помощью нам удастся приблизиться к вопросу понимания природы этой Зоны и положить ей конец раз и навсегда, – помолчал, наблюдая за реакцией своего визави, – тот слушал предельно внимательно, темнел в лице. – В случае успеха вас ждет существенное материальное вознаграждение в размере пятикратного жалования и повышенные рационы. Что скажете, сержант Эванс? Вы готовы послужить науке?
Айс молчал. Размышлял. Думал.
– Вы согласны? – повторил вопрос пожилой профессор.
Но Тенеборец медлил с ответом, двигал скулами.
– Что ж… – устало вздохнув, раздосадовано протянул Гельдман и даже как-то потерял интерес к своему угрюмому подвыпившему гостю, – в таком случае я вынужден искать…
– Я согласен, – резко оборвал Айс и бросил на Гельдмана какой-то хищный, проникающий взгляд. – Только у меня есть одно условие.
– Слушаю? – с деловым тоном изрек профессор, подвигаясь к сержанту поближе.
– Команду я набираю лично.
* * *
В квартире Майка уюта не чувствовалось. Грязные голые, в трещинах, стены почти не спасали от холодного сквозняка, рвущегося через крупные щели, жутковато гудели. Окна, кое-как заколоченные трухлявыми досками, не внушали ни малейшего доверия, а раздробленный пол под подоконником и вовсе заставлял усомниться в надежности этого убежища. С потолка на кухне, грозящего обвалиться в любой момент, сыпались крупные бетонные крошки, падали тяжелые, свинцовые капли, а в гостиной, прямо над нашими головами, темными проплешинами зияли здоровенные сквозные дыры, за какими виднелись соседские колыхающаяся люстра и фрагмент стены с выцветшими картинами и лохмотьями обоев. Повсюду бардак, грязь, разруха. Мебели нет никакой – все пошло на растопку. Пахло прелью, сыростью, чем-то давно скисшим, прокисшим, протухшим. Иногда ветер приносил снаружи кислый запашок гнилых листьев, а бывало – резко менял направление, и тогда всю квартиру в один миг заполнял отвратительный смрад разложения, от какого кружилась голова и подступала рвота.