— За командира отделения — Щедров; выставить второго наблюдателя; остальным сидеть в блиндаже наготове.
Я оглядываю всех. Кто пойдет? Ребята напряженно ждут. Кому охота из укрытия лезть под обстрел? Трудно приказывать, мне непривычно в роли командира. Хорошо бы послать Семку — хотя бы за то, что ослушался приказа взводного и разулся на ночь. Но у Семки жалкий вид, и вообще, лучше идти самому, чем посылать кого-то.
— Со мной пойдет боец Камышансков, — уже по-командирски, а не просительно говорю я.
Мы с Борисом надеваем каски, берем винтовки и выходим в окоп.
Наверху все воет и грохочет. Отдельные взрывы сливаются в сплошной, занявший весь мир гром. Велю Саше идти в укрытие, но он остается. До смерти хочется слезть вниз, в блиндаж. Ведь если я выйду из строя, отделение останется без командира. «Трусишь, Юрка?» — одергиваю себя и стараюсь подавить желание спрятаться под накаты бревен.
По временам мы на мгновение выглядываем из окопа: не закопошились ли фашисты. Грохот, рев, тучи вздыбленной земли. Песок скрипит на зубах, за воротом полно земли. Наша артиллерия отвечает. Недальний взрыв швыряет нас друг к другу. Комья земли и камешки, а может, и осколки колотят по каске. Сжимаюсь, вбираю голову в плечи, чтобы стать меньше. Ощущение такое, что вот сейчас в меня вопьется зазубренный раскаленный металл и я закричу от боли, невыносимых страданий. Бледные Саша и Боря, точно ища защиты, сидят, прижавшись ко мне плечами. Взрывы шарахают совсем близко. Земля качается. Кажется, сил нет дальше терпеть эту пытку. Мы бессильны перед обстрелом, не можем отвечать огнем. И когда кажется, что больше не достает сил выносить обстрел, нервы не выдержат, вдруг все стихает…
Потом — провал в памяти.
Помню нашу утреннюю атаку.
…Появляются цепи гитлеровцев в тифозной серой одежде. Их много, на высотку карабкаются их танки — это придает атакующим уверенность в том, что вот-вот мы не выдержим. Тогда они станут расстреливать нас в спины.
Наступает решающий момент боя. Кто дрогнет первым?
Враг не знает, что имеет дело с неопытными, но стойкими бойцами. Он скорее увидит нас мертвыми, чем бегущими.
Наши пулеметы скашивают целые группы вражеских солдат. Оборона дерется, живет. Немецкие автоматчики не выдерживают и залегают. Танки начинают обходить высотку. Три машины, завывая моторами, идут наискось, держа направление на вершину сопки. Их надо остановить раньше, чем за ними устремится пехота. Навстречу танку, что направлялся на нашу роту, вылезает из окопа боец. Распоясанный, без шинели и пилотки, он быстро-быстро передвигается на коленках и локтях, держа в руке связку гранат. Я не умею так ловко ползать, но пример незнакомого парня зовет меня. Схватив две бутылки с горючей смесью, я ставлю их на бруствер. Пригибаясь, едва не доставая руками земли, боец поднимается наперерез косо взбирающемуся наверх танку. Он не может достать храбреца из пулемета — башня задралась, мелькают, надвигаясь, отполированные траки. Бухает в лицо взрыв, и танк останавливается.