— Все будет хорошо, дядя Коля, — обещаю я.
…Больше не встречал я дядю Колю.
У меня все парни, и тоже по алфавиту: в честь погибших погодков. Труда не составит догадаться, в честь кого кто назван.
Сложно живется людям, с которыми мы общаемся в госпитале. Военным так-сяк, а вольнонаемным совсем несладко. Они буквально выкладываются ради нас. Мы для них — действующая и уже побеждающая Советская Армия. Никто не догадывается назвать их действующим тылом. Они служат победе скромно и самоотречение, не ожидая наград.
Меня пронизывало чувство, что здесь, в госпитале, я в большой, разноликой, но семье, у которой общий значительный интерес, прочно сплачивающий ее.
…Как поздно мы обнаруживаем великое в простом. Нянечки, старики санитары — русские, азербайджанцы, армяне, грузины, — снабжаются по карточкам, голодают, недоедают. Мы откладываем для них от наших пайков — яблоко, печенье, горсть сухих фруктов, кусок хлеба, щепоть махорки… Они отказываются: «Вам, раненым, важнее». И не фальшивят — искренне считают: нам — еще воевать, а потому нам — самое лучшее, а они перебьются, перетерпят до конца войны.
Я страшусь перевязок. Все внутри сжимается, когда влезаю на холодную клеенку перевязочного стола. Начинаю рассказывать что-нибудь смешное: боюсь, что молодые сестры заподозрят в малодушии, «тихо запрезирают» и расскажут дяде Коле, Марии, Ашоту Григорьевичу. Смогут ли после этого уважать меня, чем помогу им хранить душевную твердость?
…Помню: полк ночью проходит по улицам Нальчика, недалеко грохочет фронт, надвигаются зарева. Одни жители уходят от врага, другие потерянно толкутся на бессонной улице. Увидев нас, застывают и смотрят, смотрят вслед. Старые — отрешенно, устало; мальчишки, девушки — с обожанием; женщины — с состраданием и надеждой увидеть своих. Кто-то из нас кричит: «Мы скоро вернемся! Ждите нас!» «Живыми вертайтесь, бойцы!» — отзываются те, кто стоит у домов. «Господи, оборони вас…»
— А ну — песню! — командует военком Бирюков. Запевают в роте сразу несколько человек: Вилен, Петр, еще кто-нибудь да я, безголосый… Получается здорово — тревожно, призывно.
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой…
Полковой оркестр медно поддерживает нас, и подтягиваются, взбадриваются все — и те, кто шагает, и те, кто стоит на улице.
…И еще помню: подъезд госпиталя, нас сгружают. Женщины утирают слезы:
— Какие молоденькие!
— 3 Украины никого нэма, хлопцы?
— Кзыл аскер Ахмедов Рашид нет у вас?
— Письма кому бросить не надо, ребята?
— А кто хочет, солдаты, кисленького бакинского айрана?
Глаза, глаза… Синие, черные, юные, старческие… Голоса… Умоляющие, строгие, тоскующие, бодрые… Руки — большие и маленькие, что тянутся помочь. И пронзительное чувство слитности со всеми, кто кричит, спрашивает, подбадривает, плачет.