Разговор был прерван вмешательством новгородца. Он хоть и не понимал греческого, но догадался, что Рашид говорит с Дмитрием о секретах воинского искусства. Подойдя к собеседникам, Шумило попросил друга:
— Клинец, узнай у старика, может ли он и меня научить своим хитрым ударам?
Рашид понял вопрос без перевода и сообщил Дмитрию:
— Скажи Калистрату, что твои друзья — это и мои друзья. Я готов учить их, как и тебя. Но они не смогут освоить эту науку в той же мере, что и ты, ибо в твоей груди больше огня.
Слова Рашида показались Дмитрию туманными и непонятными, но сейчас ему не хотелось ломать голову над загадками.
Пребывание в доме наместника было не лишено всяческих удобств, и, тем не менее, оно уже начало тяготить Дмитрия. Ему хотелось поскорее освободиться от пут своей слабости, обрести прежнюю силу и, вырвавшись на простор, мчаться к заветной цели. Здоровье Дмитрия быстро пило на поправку, чему способствовала его волевая натура, а также укрепляющие снадобья, которыми поили купца Рашид и Кассия.
Почувствовав себя достаточно крепким для путешествия, Дмитрий заговорил с наместником о своем желании получить корабль и охранную грамоту императора. По поводу корабля эгемон сразу ответил четким согласием, а вопрос о получении хрисовула он сам решить не мог. Но его ответ обнадежил Дмитрия:
— Я скоро собираюсь ехать в Константинополь. Ты уже окреп и можешь отправиться вместе со мной. Там и похлопочем о твоей грамоте.
Поездку Дмитрий ждал с нетерпением. Но чем лучше он чувствовал себя телесно, тем чаще его душу посещала тревога. Минутами, трогая то место на груди, где когда-то висел оберег, он вдруг начинал бояться, что с Анной случилось несчастье.
Глава девятнадцатая
Выздоровление
Пространство вокруг то непомерно расширялось, то сжималось до тесноты, то закручивалось в огромную воронку. Откуда-то издалека слышались обрывки странных голосов, тонувшие в волнообразном шуме. Иногда сквозь горячечный туман пробивался свет сознания, но вместе с этими проблесками возникала и боль, которая железным обручем сдавливала голову. Потом свет стал появляться все чаще, а боль — все реже. Минутами Анна уже ясно понимала, что лежит в монастырских покоях, а над ней склоняются какие-то лица. Но рассмотреть их она не могла, потому что голова ее беспокойно металась по подушке, а глаза застилались зыбкой пеленой.
И вдруг однажды утром Анна с безумной радостью ощутила, что жива. Ей хотелось закричать об этом на весь мир, но силы подать голос не хватало. Она молча лежала с открытыми глазами и слушала, как где-то за ее изголовьем переговариваются двое близких ей женщин.