, чем подниматься на горный хребет в зимнее время, да еще без припасов. Они понимали, что переход через горы куда опаснее любой битвы.
Джонатану все время чудилось присутствие французов у него за спиной. Они казались огромной черной тучей или гигантской волной, которая вот-вот обрушится на голову. Джонатана не оставляло лишающее сна чувство, что кто-то его выслеживает и крадется за ним по пятам. Раньше он был скор на расправу с непокорными солдатами, но теперь поведение его изменилось. Ротам, которыми командовали другие офицеры, повезло меньше. Некоторые провинившиеся получали сто ударов за одну-единственную жалобу, произнесенную сквозь зубы, двести, ежели кто отставал от колонны, и триста за злостное неповиновение. Их оставляли лежать на земле с растерзанными спинами, почти без шансов выжить, и после таких зверств солдаты ненавидели командиров еще больше, чем раньше. «Бегите! – хотелось крикнуть им Джонатану. – Что с вами случилось? Бегите, пока можете!» Но слова застревали в горле. Он силился выдавить их из себя и не мог этого сделать. Между тем дождь превратился в снег, и ледяной ветер бросал его в лицо. Солдаты заметили внутренние терзания их командира, расценив их как признак того, что отступление ему не по душе, как и им. И полюбили его за это; если бы война не подавила в Джонатане чувство юмора, он посмеялся бы над этой иронией судьбы.
Холод стоял такой, что кровь стыла в жилах. Каждую ночь снег схватывало морозом. Тогда образовывался наст, твердый и острый как бритва. Солдаты, потерявшие сапоги в засасывающей грязи равнинных дорог, теперь брели босыми, едва ковыляя на обмороженных, почерневших ногах, распухших и покрывшихся язвами. Один рядовой сбил ноги до рваных ран. Когда Джонатан подошел к нему, тот стоял на коленях в снегу и смотрел вниз на карабкавшихся вдалеке по скалистому склону французов. Гладкие серые пяточные кости торчали из-под стершихся подошв его ступней. От этого зрелища у Джонатана закружилась голова, как будто он стоял на кромке обрыва, рискуя упасть вниз. Когда солдат увидел, что на него смотрят, он улыбнулся.
– Хорошенький видок, чтобы напугать этих французишек, правда, сэр? – прохрипел он голосом, таким же слабым, как его тело. – Не волнуйтесь за меня, сэр, ноги у меня совсем не болят.
Его глаза горели тусклым лихорадочным огнем, и Джонатан двинулся дальше, не раскрыв рта, чтобы поговорить с этим человеком. Он испугался, потому что бедняга, по сути, был мертв, хотя все еще продолжал идти, – мертв, хоть еще этого не осознал.
А между тем французы не давали покоя арьергарду британской армии. Ему то и дело приходилось разворачиваться, смыкать ряды и отражать непрекращающиеся атаки.