Вергиец вдруг поднял глаза и посмотрел – но не на Алана, а на Эниту. И было очевидно, что он не видит и не замечает никого вокруг, кроме нее. И такая тоска, такая горестная нежность теплились в его взгляде, что Алан вдруг понял – он сейчас страдает так, что более ужасных мук не испытает, пожалуй, никогда в жизни… И почувствовал, как собственное сердце заполняет жалость – вытесняя, изгоняя ненависть – полностью, без остатка, словно очищая, освобождая от гнетущей, нелепой тяжести…
– Заприте его пока где-нибудь, – со вздохом ответил он У-Шору. – Только в нормальных, человеческих условиях… Мы заберем его с собой на Атон, сдадим с рук на руки отцу.
У-Шор снова поклонился, и по его сигналу охранники увели вергийского «принца».
– А куда прикажете доставить Вас и девушку, господин пилот?
– В больницу, конечно, – он даже удивился такому странному вопросу. – Будем ждать окончания операции.
– Хорошо. Я провожу вас.
В больнице, в комнате возле операционной, к ним присоединились Веланда и Гела, которую ученый привез в кресле-каталке. Три часа напряженного, щемящего ожидания, и вот, наконец, стеклянные двери распахнулись, и появилась Айзук.
Они окружили ее; девушка сняла маску и улыбнулась. И от этой улыбки у всех разом отлегло от сердца…
– Все хорошо, – сказала она. – Но транспортировать его пока никуда нельзя. Он должен лежать, ему необходима сложная аппаратура. Поэтому вылететь на Атон мы не сможем раньше, чем дней через пять.
– Вас разместят в лучших гостиницах, – тут же объявил У-Шор.
Алан покачал головой.
– Пять дней… Конечно, надо так надо, подождем… Но Рилонда… Он будет очень нервничать.
Нервничать Рилонда начал на третий день после того, как, по его подсчетам, друзья должны были вернуться на Атон. Сначала он каждые два-три часа звонил директору Космического Центра, до тех пор, пока тот не намекнул деликатно, что, как только появятся новости, он тут же сообщит их сам. Затем просто сидел в кресле, крутя в руках стакан, в который сам же забыл налить маньяри, и мучительно выстраивал всевозможные предположения о том, что могло случиться на «Урагане». На пятый день предположения закончились.
Сердце безостановочно ныло; он уже не мог сидеть, и только ходил из угла в угол по гостиной, мимо столика, на котором лежал молчавший телефон. Именно сейчас он в полной мере понял и прочувствовал значение слова «извелся»: успокоить въедливую грызущую боль не помогали ни утешения отца, ни собственная, таявшая с каждой минутой надежда…
Желанный, вымоленный, выстраданный звонок раздался утром шестого дня.