На тротуаре неподалеку от кафе, откуда ни возьмись, небольшое черное пятно. Это была собака. Собака, похожая на ту, которую приводила ко мне Эля. Она была одна. За ней тащился длинный поводок, но вовсе не тот, которым пользовалась тогда Эля: тот был круглый, а этот — плоский. А так в ней не было ничего необычного. Боже меня упаси написать «она выглядела так, как будто совсем недавно долго и с жаром говорила — и вдруг умолкла, упрекая себя в излишней опрометчивости»; я выражусь скромнее: «У меня создалось такое впечатление, как будто…» и т. д.
Собака какое-то время постояла, потом встряхнулась, огляделась вокруг и вдруг побежала, словно по команде. Она трусила вдоль домов и вскоре скрылась из виду — то ли из-за темноты, то ли потому, что площадь была круглой. Спустя какие-нибудь четверть часа она появилась вновь, с противоположной стороны. Из этого я заключил, что собака обошла всю площадь. Она походила на существо, которое выполнило часть поставленной перед ним задачи, довольно собой, отдыхает и готовится продолжать. И впрямь! Вскоре после этого собака задумчиво спустилась на мостовую и направилась в сторону тротуара, окаймлявшего сквер. Я как раз расплатился и шел к выходу. «Bonsoir», которое, словно заклинание, бросила мне вслед кассирша, упало на пол за моей спиной; я это услышал. Я вышел на улицу и двинулся за собакой, которая теперь бежала по тротуару вокруг сквера. Немного быстрее, чем раньше, и в противоположном направлении. Я тоже ступил на этот же тротуар, чтобы убедиться, вернется ли собака туда, откуда она появилась.
В остальном на площади ничего не изменилось: все то же беспорядочное, кое-как разбросанное движение, какой-то шорох: подобные звуки издавал бы, возможно, chaos nebulos[53] Млечного Пути, если бы слушатель находился в той невообразимой дали, куда этот путь пролегает. Меня охватило сострадание к домам, окружающим площадь: высокие, белые, надутые доходные дома соседствовали с развалюхами и со стенами из голого кирпича, смысл которых, с тех пор как их принялся рисовать Утрилло, стал столь глубоким. Сострадание, вызванное тем, что они тщетно пытаются придать хотя бы какой-нибудь вид этой воронкообразной площади. Испытание осознанием того, что оно смешно, это сострадание выдержало с честью.
И вот я стою, жду собаку, вернется или не вернется, — и вдруг ненароком поглядел в сторону кафе, где я ужинал. Там стояла какая-то женщина. Я мгновенно узнал Элю, хотя одета она была совершенно иначе, чем позавчера у меня в гостях. Она была с непокрытой головой, и ее короткие волосы, сплошные кудри, напрасно покушались на то, что невозможно выразить лучше, чем словами «юноновская красота Эли». Напрасно покушались на это и одежда Эли, и ее движения. На ней, правда, не было классического красного шелка, черной блузки, фартучка и туфелек с излишне высокими каблуками — в этом-то я был уверен, хотя впотьмах и на таком расстоянии я не мог разглядеть детали, — но все в ее облике отчего-то заставляло вспомнить о наряде gigolette