— Я еще не прочел, не торопи…
На первом листке было написано:
Вы поете мне трали-вали,
А Россия уже развалена,
Я не света хочу, а стали,
Голосую за И.В.Сталина!
Вы болтаете, что свободы
Нам нужней, чем водка и мыло,
Хватит, суки, дурить народы!
Мы вам вставим в задницу шило!
Зря в семнадцатом мы вставали?
Зря, выходит, белых разбили?
Зря колхозы мы создавали?
Зря и Гитлера раздавили?
Где-то гадина завелася,
Гидра злая капитализма,
И страна по швам расползлася
На потеху друзей фашизма!
Подымайся, народ, подымайся!
А не то закуют цепями,
От пархатины отряхайся
И держись за красное знамя!
— Лихо, — похвалил Сере га, — от души писал…
— Мне за державу обидно, — вздохнул Гоша, — тут следующее с матюками, это не читай, параша вышла. Сам понял.
Серега послушно отдал «парашу» автору и прочел третий листок:
А на сердце скребутся кошки,
А по сердцу скрежещут танки,
«От Союза — рожки да ножки», —
Торжествуют гадские янки.
— Нас не раз уже хоронили,
И топтали красное знамя,
Но мы снова с ним выходили,
Ленин — с нами и Сталин — с нами!
И хотя я почти что трезвый,
Голова болит, как от пьянки,
Где ты, вождь, с рукою железной?!
Где застряли красные танки?!
Мы еще раскачаемся, ясно,
Мы еще потрясем Европу,
И Америка будет красной,
Как ее мы возьмем за…
— Тут никак рифму не подобрать было, — пояснил Гоша, — вот и Долбануть… Дальше подряд одна матерщина: про Сахарова, про «Московские новости», про душманов и насчет сионизма… Вот тут только одно еще…
— Чего ж ты все матом пишешь? — спросил Серега.
— А у меня других слов на них нет. Я вообще бы не разговаривал, а строчил этих козлов драных. И поштучно, и подряд. За народ заступаются! А меня спросили, когда разоружались? Не-ет! Сахарова, халяву паскудную, спросили, а меня — нет! Буржуев развели, барыг позорных. Сахарова вон из Москвы Ильич выкинул, а этот — обратно тянет. А спросил он меня, рабочего? Гегемона? Козл-лы! Хруща за умного выдают — а он, падла, со своей кукурузой чуть голодать не заставил! Я сам за хлебушком в очереди стоял! А Брежнев поначалу все дал!
— Эй, мужики! — послышался нахальный голосок из незапертой калитки. — Ругаетесь? Не допили, что ли? А у меня есть!
— Иди отсюда! — уркнул Гоша. — У нас мужской разговор…
— Вы же морды не бьете, чего стесняться-то?
Это пришла Галька, крепкая и тяжелая на руку холостая баба, добровольно взявшая шефство над Серегой, поскольку он когда-то учился с ней в одном классе. Она малость опоздала родиться. В революцию быть бы ей комиссаршей, в коллективизацию — трактористкой типа Паши Ангелиной, а в Великую Отечественную — снайпером, как Серегина мать. В застойные годы из нее получилась пьяница и задира. Ворочая в заводской столовой здоровенные котлы, она материлась так, что за километр от проходной было слышно. Конечно, немного приворовывала, но с умом, не попадалась. Пила крепко и могла перепить любого мужика, но в алкоголики ее записывать было рано, не то что Гошу.