— Пойдем туда? — Она указала в ту сторону, где тропка разветвлялась на две: одна вела через луга, другая — вверх по холму.
— Пойдем налево, — сказал он, сам не зная почему.
Она шла впереди, мурлыча какую-то песенку. С одной стороны был низкий поросший травой бугор, с другой — кусты черной смородины. Пение птиц и ворчание комбайна, работавшего внизу, теперь едва слышались, и солнце, уже почти скрывшееся за холмом, освещало поля бледным желтым светом. Ветерок приносил белые семена лавровишни, и они хлопьями оседали на его серой шинели.
— Еще немножко, и ты будешь совсем как снежный ком, — сказала она и рассмеялась — ей почему-то легко было смеяться в этот вечер.
— А ты как снежная дева.
Ее пальто тоже было в белых хлопьях.
— Дева! Я теперь замужняя дама! — она остановилась. — А как называются эти голубые цветы?
— Не знаю, — сказал он, поддразнивая ее.
— Нет, знаешь. Должен знать. Ты же мне все время рассказывал, как жил в деревне у своей бабушки, когда был маленький.
Он склонился над цветком.
— По-моему, колокольчики.
— А я думала, они цветут в апреле, — сказала она.
— Это другие колокольчики. Те цветут в апреле, а эти нет. И чему тебя только учили в школе?
Три синие головки прятались под низкими листьями возле папоротника.
— Вера, Надежда, Любовь — вот на что они похожи, — сказала она, гладя их пальцами.
— И надежда непоколебима, — сказал он, видя, что один из цветков даже не шевельнулся.
Она снова коснулась цветка, заставив его качаться вместе с другими.
— Как просто, видишь?
Они присели на бугорок, и она высыпала песок из туфель.
— Мне сегодня не хочется домой, а тебе?
— Но, детка, в поле спать вредно, — сказал он. — Дома тебе лучше будет со мной.
Подойдя к кустам черной смородины, он сорвал несколько веточек с одного, потом с другого, пока не набрал целую горсть.
— Что ты там возишься? — крикнула она, не видя его. Он подошел к ней:
— Открой рот.
— Зачем?
Она отбирала самые спелые ягоды и ела их, затем, вдруг спохватившись, заставила его тоже съесть несколько ягод.
— Я уже поел, пока собирал.
А потом, когда ни одной не осталось, они вдруг прочли в глазах друг у друга застенчивую нежность.
— И зачем только я должен завтра уехать? До чего все это нелепо.
Она ничего не могла ему сказать и только отвечала на его поцелуи.
Они шли дальше, и все больше белого пуха оседало на них. Он садился даже на ягоды смородины, и приходилось сдувать его, прежде чем съесть ягоду. Они нашли и малину, ее сок, как кровь, стекал у них по пальцам, и, когда они поцеловались, он пошутил, что губы ее стали сладкими, как малина.