— Нас там пришло слишком много.
— Сволочная жизнь.
Тогда он сказал ей с горечью:
— Не беспокойся, скоро я понадоблюсь, уж я это знаю.
— Надо бы вам всем держаться вместе и показать им как следует. На куски разорвать всех этих прохвостов.
— Когда в брюхе пусто, не очень полезешь драться. Помнишь, что сделали с теми беднягами из Уэльса? Облили из пожарной кишки.
— Когда-нибудь они за все расплатятся, — сказала Вера. — Их черед придет, вот увидишь.
Теперь он ей говорил:
— И потом, я ведь, кажется, даю тебе тридцать восемь шиллингов, не так, что ли?
— И надолго этого хватает, как по-твоему? — только и могла она сказать.
— Не знаю, куда ты их деваешь, — только и нашел он, что на это ответить.
— Может, думаешь, я их в помойку бросаю? — крикнула она пронзительно, делая шаг к двери.
— Не удивился бы.
— Тебя ничем не удивишь, дубина!
Она ждала, что он вскочит и ударит ее или швырнет чем-нибудь, что под руку попадется. Но он не двинулся с места.
Перебранка продолжалась. Спорили глупо, бессмысленно, безнадежно. Брайн слушал, стоя под окном, и каждое слово было для него хуже, чем десяток ударов кулака мистера Джонса. «Ругаются», — говорил он себе, и сердце, зажатое в тиски, готово было разорваться.
Маргарет стояла тут же.
— Из-за чего ругаются?
— Из-за денег.
— Ты мне скажи, когда они перестанут, ладно, Брайн?
— Стой и жди со мной здесь, — сказал он, заглянул в окно и увидел, что отец по-прежнему сидит у каминной решетки, бледный, сгорбив плечи. А мать у стола смотрит газету. — Еще не кончили, — сказал он сестре.
Они не заходили в дом дотемна, потом вошли, надеясь, что настроение отца стало лучше, что мать каким-то чудом выпросила, или одолжила, вымолила, или украла у кого-нибудь, или колдовством раздобыла для него сигарет.
Как-то раз, чувствуя, что ссоры не избежать, Ситон надел пальто, сел на велосипед и покатил по улице. Час спустя он вернулся, уже пешком, но с сигаретой во рту и в каждой руке держа по кульку с едой. Брайн пошел следом за ним в дом и увидел, что отец положил кульки на стол и протягивает Вере сигарету.
— А велосипед твой где?
— Принес еды тебе, видишь? — сказал он суетливо, с гордостью.
Она закурила сигарету и рассмеялась.
— Спорю, что ты его загнал.
— Загнал, голуба моя.
— Вот стервец, — сказала она, улыбаясь.
— Чего я только для тебя не сделаю.
— Да я знаю. Только я терпеть не могу, когда ты мне хамишь.
Он обнял ее.
— Никогда я тебе не хамлю, голуба. А если хамлю, так уж ничего не могу с собой поделать.
— Сукин ты сын, вот ты кто, — улыбнулась она.
— Ничего, Вера, голуба моя.
— Сколько ж ты за него выручил?