Стараясь придать моему голосу тон правдивой простоты, я отвечаю:
— С самого начала большевистской революции.
— Это очень хорошо. Ну, а что вы делали до нашей революции?
На один пронесшийся миг у меня возникают колебания. Что сказать? Конечно, я был помощником Варташевского. Но ведь то был Зверев, а я — Брыкин. Что же я делал? Я говорю:
— С февраля месяца я был очень тяжело болен.
Оба — Урицкий и следователь — настораживаются. В комнате наступает тишина. Я выпускаю изо рта три кольца дыма, они плывут, качаются, тают и расплываются синеватой лентой.
Следователь прерывает молчание:
— А скажите, пожалуйста, вы были знакомы с Леонтьевым?
Я равнодушно говорю:
— Был.
— Как вы познакомились?
— По делам службы.
Будто хватая меня и желая поразить внезапностью вопроса, следователь бросает:
— Как настоящая фамилия Леонтьева?
— Леонтьев.
— Только?
— Да. Я знал его только как Леонтьева.
— А вы разве не знаете, что его настоящая фамилия Горянин?
— Первый раз слышу!
Тогда вкрадчиво мне задают страшный, грозный, роковой вопрос:
— Но, может быть, вы знали, что Леонтьев является агентом умершего английского капитана Фрони?
Наступает торжественная пауза. Рыжий человек пригибает голову и прищуривает правый глаз. Все ждут. Сейчас я их поражу.
— Да, я это знал, — произношу я так, как будто заявляю о том, что сегодня утром пил чай.
От удивления Урицкий привстает с места. Правою рукой он опирается на стол. Левая рука в перстнях медленно проводит по рыжей голове. Он подается вперед. Он удивлен и ошеломлен. Я весь напрягаюсь в последней решимости казаться равнодушным.
Урицкий раздельно, словно ничего не понимая, растерянно, со скрытой злобой выдавливает из себя:
— Как так? Вы знали, что он — агент Фрони? И вы с ним работали?
— Да.
— Почему же вы не донесли мне? Значит, вы с ним заодно?
Я прошу:
— Разрешите встать.
Я прохаживаюсь по огромному, великолепному ковру взад и вперед, потом останавливаюсь пред Урицким и сам задаю ему вопрос:
— Скажите, товарищ Урицкий, кто я такой? Вы знаете?
— Знаю.
— Я был секретным сотрудником главного штаба. Как вы думаете, мог я в этой должности не хранить секретов?
Урицкий слушает меня с напряженным вниманием. Я продолжаю:
— Я не только знал, что Леонтьев — агент Фрони, но я был этим очень доволен. Посудите сами: наши враги сами идут в наши сети, а я этому препятствую. Леонтьев их заманивает, и я иду и выдаю его. Разве это возможно? Мне, как, конечно, и Леонтьеву, нужно было прежде всего использовать этих заговорщиков…
Я пожимаю плечами:
— Хорош бы я был секретный сотрудник, если бы сообщил об этом даже вам! Ведь это значило сорвать дело на половине.