И заканчиваю:
— Интересно, как бы вы поступили на моем месте, товарищ Урицкий?
Урицкий медленно и тяжело опускается на стул, повертывает голову к окну и долго сопит.
— А знаете, вы — талантливый человек!..
В голосе его слышится не то ирония, не то признание. Он доканчивает с усмешкой:
— Я многое дал бы, если б вы стали… моим сотрудником.
Следователь перебил его:
— Как вы относитесь к рабоче-крестьянской власти?
— Это показывает моя работа.
— Вы — партийный или беспартийный?
Тоном, в котором чувствуется пренебрежение к незначащему вопросу, я отвечаю:
— После того, что я сделал для рабоче-крестьянской власти, совсем неважно — партийный я или нет. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что, если бы я был даже партийным и не сделал того, что я должен был сделать, это было бы гораздо хуже…
— Что еще вам известно о Леонтьеве?
— Ничего… Знаю только, что он всегда был ярым сторонником советской власти… по крайней мере, так мне казалось.
Следователь потер руку об руку, откинулся на спинку кресла, — очевидно, допрос был окончен.
У меня пронеслось:
— Вот. Наступило! Что будет сейчас?
Сладким, ласковым и подлым голосом заговорил Урицкий:
— Дорогой наш товарищ Брыкин! Хотя вы стоите, конечно, вне всяких возможных подозрений, вы все-таки можете нам еще понадобиться и — кто знает? — даже очень скоро, и мне искренне не хотелось бы с вами расставаться. Поэтому я готов вам предложить остаться у нас…
Он позвонил. Тотчас же послышался стук в дверь. Урицкий сказал:
— Войдите!
Весь в желтой коже, с наганом за поясом, высокий, черный, сухощавый комендант чека вытянулся, ожидая приказания. И Урицкий его отдал:
— Товарищ комендант, будьте добры, препроводите моего дорогого знакомого, товарища Брыкина, в кабинет № 7.
Я встал и поклонился. И они тоже ответили поклоном. Вежливость необыкновенная! В эту минуту мы были похожи на прощающихся джентльменов, только что окончивших важный деловой разговор.
Не проронив ни слова, мы шли с высоким черным человеком по коридорам, по лестницам, встречали людей и, наконец, остановились пред запертой дверью.
Комендант любезно объявил:
— Вот и ваши апартаменты!
На двери чернела цифра «7», и по коридору около камеры медленно расхаживал часовой.
Комендант щелкнул ключом, дверь отворилась — в камере стоял арестованный.
— Входите, — предложил комендант.
— Я не войду.
Меня охватило упрямство. Я почувствовал прилив тихого бешенства; в эту последнюю минуту, отделявшую меня от неизвестности, от неволи и заточения, я с нечеловеческой жадностью, с животным упорством хватался за мою уходящую свободу.