До окончания занятий в школе осталось немногим больше месяца, за это время старшая тетя решила подготовиться в дорогу: насушить сухарей, попытаться взять справку из сельсовета и поехать, как колхозники ездят. Дедушку, когда он услышал последнюю фразу, начал душить смех, он еле проговорил:
— Где это ты видела, чтобы колхозники ездили да еще на велосипедах?
Но старшая тетя ему спокойно объяснила, что она не имела в виду, что они именно на велосипедах ездят, а вообще передвигаются же люди, кроме того, они поедут по проселочным дорогам и вряд ли кто их там задержит. «Кому дело до нас здесь, в глухих деревнях», — заключила старшая тетя.
В то воскресенье, когда у нас в доме обсуждалась поездка в Ярославль, меня позвала к себе Тонька Зубарева. Она сказала, что будем плясать и петь частушки у нее — никого дома не будет. Позовем и Нюшку Бирюкову: она больше всех частушек знает, да и сама придумать может, к ней часто приходят взрослые девки частушки заказывать.
Эта Нюшка Бирюкова была больная. Говорили, что у нее чахотка. Она была очень страшная — казалось, что ее голова обтянута желтым, с массой темных пятен-веснушек, пергаментом. Веснушками были усыпаны даже ее бескровные толстые губы. Она постоянно кашляла и плевалась прямо на пол. Ноги у нее болтались в валенках, как пестики в ступке. Но никто, кроме Нюшки, в деревне не мог так ловко сочинить частушку. Ей просто говорили, про что или про кого надо сочинить, давали имя и объясняли, как и что…
Она тут же их складывала. А если не подходило то, что она придумала, она сердилась и визгливо орала: «Да подите вы все от меня в жопу!» — а потом дома сочиняла и записывала между строчек пожелтевшего листка книги — другой бумаги у нее не было.
На взрослые гулянки меня перестали пускать и все из-за Машки Лазаревой. Это еще месяца два тому назад было, в масленицу, ряженые ходили по деревне. Бабы попросили у председателя лошадь. На сани они поставили буржуйку с трубой и ездили по деревням. Я тоже пристроилась на эти сани. Шурка Никифрона меня взяла к себе на руки, она почему-то меня очень любила. Но когда мы приехали обратно в Кочиново, сани остановились прямо под нашими окнами, Машка начала плясать с чучелом мужика на спине. Она дергалась, и мужик, как козел, дергался у нее на спине, при этом она пела похабные частушки и за бабу, и за мужика. Тети мои увидели из окна и тоже подошли посмотреть, но, когда они услышали частушки и увидели, что она делает, они взяли меня за руку и увели домой. Больше ни на какие гулянки или вечеринки меня не пускали. Им казалось, что и меня и Ройне надо от всего этого уберечь — у нас должна быть совсем другая жизнь. А мне хотелось быть, как все. На этих гулянках мне было даже очень весело.