Он все повторял: «Это надо видеть своими глазами…». В тех странах, через которые он прошел, нигде так не живут: грязь, нет дорог, и уже сейчас, осенью, нечего есть, кроме картошки и черного хлеба, люди одеты хуже нищих, а сколько запущенной, невспаханной земли. Вот когда мы победим и кончится война, говорил он, мы организуем все иначе. Так никто не будет жить. В первую очередь, надо уничтожить коммунизм.
Тут дедушка встал на свои полусогнутые ноги и громко проговорил:
— Коммунистов надо прогнать, с этим пора покончить. Он, конечно, прав, теперь будет порядок в России.
Но тетя ответила ему, что немцы убивают и захватывают и те страны, где вовсе нет нищеты, коммунистов и колхозов. Этот же лейтенант только что сказал, что он прошел через страны, где не живут так, как мы.
Вдруг мы услышали жуткий крик нашей соседки Анни. Она жила с маленьким сыном Тойво, мужа ее взяли на фронт. У Анни был громадный живот, бабушка вскрикнула: «Рожает!» и побежала к ней. Вернулась она поздно вечером и с порога сообщила:
— Двойня — мальчик и девочка.
Вечером к нам пришла старшая тетя Айно и начала уговаривать младшую тетю пойти с ней в Гатчин, но дедушка и дядя Антти отговаривали идти в такое время.
Они все же отправились рано утром, а вернулись ночь. Бабушка все это время ходила, как больная, и все повторяла:
— Надо было им идти, пропали теперь из-за ее квартиры…
Мы уже спали с бабушкой, когда тетя подошла к нашей кровати. Я не расслышала, что она сказала вначале, но бабушка громко вскрикнула:
— Боже мой, как же это!
Тетя надолго замолчала, а потом начала рассказывать, как они шли в Гатчину.
— Когда мы вышли за деревню Валасники, нам стали попадаться убитые солдаты. Со мной что-то случилось, меня тянуло к каждому убитому. Мне было необходимо рассмотреть лицо каждого, и лица все были страшные. Тетя пыталась уговорить меня не подходить к мертвецам, потом стала сердиться на меня, но я и сама понимала, что делаю что-то ненормальное. Было очень жарко, иногда где-то близко разрывались снаряды, и видно было, как вдали дымит сгоревшая деревня Канкаа. Когда нам осталось километра четыре до Гатчины, я увидела в стороне от дороги, рядом со сгоревшим домом двух убитых. Чтобы тетя не успела меня остановить я подбежала к ним. Тот, который лежал ближе к дому, был полуобгорелый, а второй лежал лицом к земле, я его перевернула и громко закричала тете:
— Леша. Иди скорее, это Леша. Тетя подошла и крикнула:
— Ты с ума сошла! С чего ты это взяла? Посмотри, как оплыло лицо. Вон пули попали в висок и в ухо. — Она начала тянуть меня за руку, я вырвалась, сунула руку в его карман, достала документы, мои письма. Там еще было вот это (у нее в руке была бумажка) письмо ко мне с фотокарточкой. На фотографии написано «Жене Айно и сыну Жене». В другом кармане лежал небольшой несессер, который я ему подарила. Я сняла сапог, подняла штанину, около левого колена у него был шрам — это был он.