Бесшумно открываются и закрываются двери. Видно, хорошо смазаны.
— Кончилась война, — рассказывает один из пациентов, — вернулся домой, но…
— Эрделинэ, ваша очередь.
Она торопливо ведет сына, так и не узнав, что там случилось после войны. Хорошо бы лечащий врач присутствовал при осмотре. Пусть бы молчал, только бы стоял рядом…
Эрделинэ садится против профессора. Чья-то жесткая рука сжимает ей горло. Трудно говорить.
— Да, Андор Эрдели — мой сын!
Только сейчас она заметила, какие в этой клинике высокие потолки. И в одесской такие же…
Эрделинэ смотрит на профессора. Кажется, она его уже встречала в какой-то клинике. Как его фамилия? В протертом до блеска оконном стекле отражается его лицо, и там оно кажется добрее и мягче.
Сестра задела локтем оконную створку, и лицо отодвинулось, поплыло.
— Расскажите-ка все по порядку. Спокойно. А потом мы решим, как быть.
Эрделинэ умоляюще поглядела на профессора. Все по порядку. В который раз! Опять бередить старые раны? Собирать вырванные листы? Хватит ли у нее сил?..
Седой профессор все понимает.
— И все-таки рассказывайте, — негромко говорит он. — А я тем временем осмотрю мальчика.
С чего начинать?
Аннушка Долежал мчится к ней и еще издали что-то кричит. Она машет, как флагом, своим полосатым платком: «Сына твоего нашли! Сына-а-а!»
Но Эрделинэ не понимает. Аннушка трясет ее за плечи. На мгновение все вокруг расплывается и падает. И снова становится на свои места. Только почему-то темнеет в глазах.
«Да не падай, пожалуйста, в обморок!» — словно издалека слышит она радостные голоса подруг.
Неужели нашелся? В тот страшный день их разлучили. Взмах полицейской дубинки — и кровь залила ее глаза. Она не видела расширенных от ужаса зрачков мальчика, не чувствовала, как он сжимал в кулачке клочок ее платья.
Нет, рассказ надо начинать не с этого… Сначала о том, что у нее родился здоровый, смышленый ребенок. Тот Андор, которого вместе с ней угнали в Германию, и этот, что стоит сейчас перед профессором, — небо и земля.
— Я нашла его еле живого, в лихорадке… — бормочет Эрделинэ. Как ни старайся, всего не расскажешь. — Он лежал на руках у медсестры. Она заботилась о нем, как о собственном сыне…
Память подсказывает все новые и новые картины.
«Беги скорее к сыну, глупая!» И она бежит. Платье цепляется за проволоку. Черт с ним! Андор жив! Жив ее мальчик! Кружится под ногами земля. Холодком прошла по сердцу тревога: почему подруги были как-то скованны, словно скрывали от нее что-то?
— Простите, — прерывает ее профессор. — Эта медсестра ухаживала за вашим сыном и раньше или только после освобождения?