— Почему? — возразил Келемен. — Вот чех поднимал. Может быть, не кирку… Не каждому дано убить Гейдриха[7]. У чеха на квартире переночевал товарищ. Несколько часов поспал спокойно. А может быть, это для него было тогда важнее всего. Кто знает, какой мерой измеряются человеческие дела? Вот и вы здесь кое-что могли бы сделать…
— Что? Что сделать? — Келемен вдруг почувствовал, как что-то ожило в их омертвевших лицах.
Он даже смолк на минуту, не ожидая, что его слова произведут такое действие. Что могут сделать эти тени? Отступать нельзя. Глаза, лихорадочно блестящие глаза требуют ответа.
— Спасите Диаса, — проговорил Келемен и сам удивился своим словам. Уж не сошел ли он с ума? Но чем невероятнее казалась эта мысль, тем упрямее настаивал он на ней. — Да, да, Диаса. Что вы на меня уставились?
В бараке переглядывались и молчали.
— Диаса, говоришь? — вдруг спросил чех. Скульптор хмыкнул и пытливо посмотрел на Келемена.
— Мы бы и не додумались, — медленно сказал «волжанин».
Диас все слышал. Ему вдруг стало жарко, мысли путались. Спастись одному? Но это же подло!..
«Тебя, Диас! Тебя, Диас!» — читает он в глазах чеха, Кеппеля, «волжанина».
Келемен встал.
— Тогда я побегу и подготовлю что надо. А вы тем временем соберите буханку хлеба.
— Буханку хлеба? — пронеслось по бараку. Он тоже хочет выкупа, как «зеленый»?
Келемен вышел. В бараке снова стало тихо. Но это была не та тишина, что после ухода «зеленого».
Жибо и «волжанин» вынимают хлебный паек.
Еле слышный шорох, затаенный вздох и… еще один паек — чеха. Потом, не сразу, Кеппеля. Еще и еще…
Все смотрят на буханку. Она срослась из ломтиков, полученных накануне. Теперь это чья-то сила, чья-то жизнь. Жизнь, от которой они должны отказаться, чтобы один продолжил ее там, на свободе.
— Диас, ты слыхал что-нибудь о либерецких стеклодувах? — глухо спрашивает чех.
— Ты же сам рассказывал мне о них, дядя!
— Словом… после войны ты того… наведайся. Адрес я тебе дам. Правда, детей ты уже, наверное, не узнаешь. Вырастут…
Диасу что-то сжимает горло. Влажными становятся глаза.
— Ты отомстишь за нас! За всех! — раздается голос «волжанина».
Диас оглядывается. Но вот «красный» уже вернулся. Он сжимает левой рукой (правая перевязана какими-то тряпками) руку Диаса крепко, до боли.
Келемен прощается. Надо спешить. Дорога каждая минута: всего не предугадаешь.
Диас стоит, не зная, что делать с хлебом.
— Бери же! — торопит его Келемен. — И попрощайся с друзьями. Ну, всё наконец? Пошли!
Крепко держа его за рукав, Келемен направился к выходу.
Им долго смотрели вслед. Будто кораблю, отплывающему в дальнее плавание, к неведомым заветным берегам. Только Жибо, склонив голову, беззвучно плакал.