— Если это не очень срочно, поговорим завтра, — прерывает ее доктор и, отворяя дверь, пропускает Ирен вперед.
В палату к Фолькенсу Ирен вошла поздно вечером.
В комнате напряженная, гнетущая тишина. Фолькенс неподвижно лежит на кровати. Лицо его мрачно, а челюсти крепко стиснуты.
Ирен тщательно отсчитывает капли:
— Раз… два…
Фолькенс слышит звук падающих капель — лать… лить…
Сестра продолжает считать:
— Три… четыре…
И снова Фолькенса преследует знакомый, неизвестно когда и где услышанный звук — лить… лать…
Желая хоть немного развлечь больного, Ирен как бы между прочим говорит, что сегодня доктор Ларе занялся историей его болезни.
— Историей моей болезни? — оживляется Фолькенс.
Но Ирен чувствует, что оживление это наигранно.
— Подумать, как быстро решаются человеческие судьбы! Всего несколько дней, как я здесь… — в его голосе звучат циничные и брюзгливые нотки.
Сестра выходит, тихо прикрыв за собой дверь, а в ушах Фолькенса еще звучат ее слова:
«Спокойной ночи, господин Фолькенс! Это лекарство вам поможет, уверяю вас!»
Фолькенсу не спится. Он прислушивается к спокойному дыханию больного соседа, слушает, как за окном шумят и плещутся морские волны. Порыв ветра — и где-то дребезжат стекла, колеблется скатерть на столе. И снова тишина.
История болезни… Листок, густо исписанный торопливым почерком. Каждая графа заполнена. Все учтено. Все ли? Вот они, чистые, нетронутые страницы!
Как бы ты, Петер Фолькенс, заполнил их?
…Светало. На цыпочках, чтобы не разбудить Герту, Фолькенс вышел из спальни и стал торопливо одеваться — даже не успел как следует застегнуть рубашку. Его ждала лаборатория. Он испытывал новое химическое вещество, полученное из древесины. Только бы побыстрее… Герта еще спит. Он уже собирался выходить, как вдруг она появилась в дверях спальни — сонная, растрепанная.
— Послушай, Петер… Если ты и сегодня опоздаешь к обеду, лучше вообще не приходи. Я больше не могу…
— Ну не сердись, родная! Сегодня я приду обязательно!
Он был тогда так близко к цели. И вдруг нагрянуло что-то непонятное.
В тот день его вызвал директор. В кабинете Фолькенс увидел незнакомого немца. Немец был вежлив, корректен — казалось, не только его рука, но и весь он затянут в огромную белую перчатку. Не глядя на Фолькенса, с жалким выражением лица, которое так не шло его мощной фигуре, директор заявил:
— Господин Фолькенс, нам очень жаль! Вы должны понять нас. Это делается во имя высоких целей…
Звонкие пустые фразы. Один росчерк директорского пера — и вся его работа полетит в трубу. Но тут вмешался немец:
— О, господа! Здесь, очевидно, произошло недоразумение! Мы все высоко ценим талант господина Фолькенса. Теперь перед ним открываются широкие перспективы! Не правда ли, господин Фолькенс, мы можем рассчитывать на ваше сотрудничество?