Очередь быстро таяла. Вот-вот он окажется перед офицером. Хорошо, что офицер знает его. Конечно, он помнит: даже разрешил написать домой…
— Номер?.. Живо, номер!.. Ты что, оглох?!
Как, это ему?
Опомнившись, он назвал номер.
— Следующий! — крикнул гауптштурмфюрер.
Фолькенс стоял не шевелясь. Он видел — офицер дописывает последнюю цифру его номера — тройку. Как коряво он пишет! Дома, в детстве Фолькенсу здорово доставалось от родных за такие кособокие цифры.
— Следующий! — бешено закричал гауптштурмфюрер. И на один миг встретился взглядом с Фолькенсом. Фолькенс понял, что все погибло.
— Герр гауптштурмфюрер! Вы не узнаёте меня? Я — датчанин! — лепетал он, чувствуя, что совершает непоправимую ошибку.
Но офицер не привык выслушивать заключенных. Он побагровел от ярости. Как этот арестант смеет о чем-то напоминать? Неслыханно!
— Ты датчанин? — он вскочил с места. — Червяк ты, вот кто!
К обеду больница опустела. Осталось трое больных, которых привезли только что.
Заключенных погнали в дезинфекционную камеру. Туда же было приказано доставить мертвых. Камеру заперли и возле дверей поставили эсэсовца.
Весь транспорт направлялся в Аушвиц. На нем стояло клеймо «SB». Этими буквами нацисты отмечали транспорт, посылаемый на уничтожение. Откуда заключенным было знать, что фирма, нанявшая их на работу, давно выражала недовольство низкой производительностью труда. Небольшая взятка — и гауптштурмфюрер согласился запросить из Бухенвальда свежую рабочую силу…
У его изголовья стоит Ирен. Но Фолькенс ее не замечает, он бормочет что-то непонятное. О чем он говорит? Неужели бредит? Чтобы успокоиться, Ирен привычным движением ставит ему термометр. И вдруг Фолькенс говорит спокойным, будничным голосом:
— А-я-яй, мадемуазель Ирен! Выбросьте свой термометр! Он не годится. И вообще кривая температуры врет!
— Как можно, господин Фолькенс! Я делаю все как положено. Нехорошо так говорить, ей-богу, нехорошо.
…Да, это была самая страшная ночь в его жизни. Он держался на ногах только потому, что со всех сторон был стиснут плотным кольцом людей. Позади него кто-то все повторял: «Лить-лать, лить-лать…» Бедняга лишился рассудка. Он произносил эти слова все быстрее, быстрее, и они бились, пульсировали в мозгу Фолькенса: «Лить-лать…»
Стоны, хрипы, проклятья… На какое-то мгновенье, как холодная луна, скользнувшая в просвете облаков, мелькнула мысль: «Обманули! Да, да, просто надули, провели! Но теперь уже поздно, Фолькенс! Неужели ты не догадывался, что твою шкуру везут на продажу?»
Как легко его оказалось обмануть! Совсем как в детстве. Однажды соседские мальчишки сказали ему: «Смотри, какие красивые зеленые цветы! Нарви букет!»