Фолькенс как во сне задавал вопросы, гости отвечали. И вдруг его как ножом резанули нетерпеливые слова.
— Неужели вы не понимаете высоких целей европейского сообщества! — офицер тщетно пытался задрапировать свои слова вежливостью.
Фолькенс явственно почувствовал в них раздражение.
Что-то ударило Фолькенса в грудь. В комнате стало совсем темно. Закружилась голова, лица гостей исчезали, расплывались.
«Ты — датчанин, Фолькенс! Да, я тот датчанин, герр гауптштурмфюрер!» — зазвучало в ушах. «Мы прошли с тобой, дружище, отличную школу, не так ли?» — сказал ему на прощание Баняс.
Фолькенс снова взглянул на того офицера, что был повыше ростом. «Да ведь это он! Нет, лицо как будто непохоже. Но манеры, жесты».
Фолькенса бросало то в жар, то в холод. Обманули? Опять обманули! Толковали о том, что это новая Германия… Теперь мы союзники… Единая Западная Европа…
— Я… я ваше предложение, господа, категорически отвергаю! — прохрипел Фолькенс. Сердце стучало так, как тогда, по пути от «шоколадного барака» до фабрики. — А с этим господином, — Фолькенс сделал резкое движение в сторону высокого офицера, — мы уже встречались!
Офицер бундесвера слегка покраснел и стал что-то объяснять директору. Но Фолькенс ничего не слышал. Он резко повернулся и, не взглянув ни на кого, выбежал из кабинета.
Войдя в лабораторию, он бросился в кресло. Он ждал: откроются двери, и появится гауптштурмфюрер.
За окнами гудел ветер. Оловянные тучи затянули небо. Полил дождь.
Фолькенсу стало плохо. Он схватился за сердце и больше ничего не помнил.
В больницу Фолькенс попал с тяжелым повторным инфарктом.
Трижды в день появлялась сестра Ирен. Приносила сердечные капли. Отсчитывала точно:
— Раз… два…
Лить… лать… — слышалось Фолькенсу.
Утром начиналось все сначала. И так изо дня в день…
Однажды, когда Ирен радостно докладывала старшей сестре, что ее больной послушно и безропотно переносит все процедуры, в коридоре раздался телефонный звонок.
Ирен сняла трубку. Жена Фолькенса интересовалась здоровьем мужа.
— Сейчас приглашу его к телефону, — ответила Ирен и пошла в палату. Открыв дверь, она замерла на пороге — койка Фолькенса была пуста.
В больнице начался переполох. Бегали по коридорам, спрашивали друг друга, искали — всё напрасно. Появился доктор Ларе. Он был очень расстроен.
Ирен услышала, как он сказал:
— Неужели больной не понимает, что третий инфаркт — это уже непоправимо!