Петербург! Магическое слово! Волшебный город, моя обетованная земля, мой потерянный рай! Петербург, — где я в первый раз полюбила, где хотела бы жить и умереть, как мало подействовал ты на мое тогдашнее воображение! Я испугалась ширины и длины улиц, огромности домов, необъятности площадей, я искренно жалела о Москве, а еще больше о Пензе.
Новая тетка моя была добрая, образованная женщина и принадлежала к высшему обществу; она мне очень понравилась; она была такая тихая, кроткая, вежливая; большой рост ее напоминал мне матушку. Я везде отыскивала сходство с вей; тут оно ограничивалось ростом, белыми руками и воспитанием.
Она очень ласково обращалась со мной и старалась доставить мне всевозможные удовольствия, сообразные с моими летами: сзывала моих ровесниц к себе, возила меня гулять, один раз взяла для меня ложу в балете и так привязалась ко мне, что не хотела отпускать к Марье Васильевне и написала к ней об этом, но та осталась непреклонна и вместо ответа прислала мужа своего за мной. Тетка Софья Дмитриевна меня очень ему расхвалила и при мне же прибавила по-французски: «особенно трогает меня ее привязанность к матери; она не наговорится о ней и всегда готова плакать при ее имени».
Дядя Николай Сергеевич очень заботился обо мне в дороге, он был неразговорчив и после обычных вопросов: «Не голодна ли ты? Не хочется ли спать?» примется за трубку, промолчит до следующей станции и потом возобновит те нее вопросы.
Вообще разговор, да и самая жизнь дяди была однообразна до приторности. Дядя привез меня в свою псковскую деревню, в четырех верстах от Острова. Там был дом каменный, старинный, прекрасной архитектуры, в роде замка с галереями и пристройками по бокам, на покатой, но высокой горе; глубокие овраги по обеим сторонам горы вели к самой Великой, за оврагами прелестные рощи; сад был маленький и только что разводился.
Марья Васильевна принялась сама учить меня, без вокабулов и французских разговоров дело не обошлось, а немного спустя она засадила меня переводить статьи из Leçons de littérature et de morale par Noêl et Chapsal, что было нелегкое дело; возвышенный язык Боссюрта и Массильона меня доводил частенько до слез.
Она собственноручно написала программу моих уроков; в ней заключались французский и русский языки, история, географии, мифология и музыка.
С французским языком. Марья Васильевна умудрилась, как я уже объяснила; русский язык, решила, она и без того придет, нечего за ним время терять. Историю лучше всего изучать по трагедиям, это занимательнее; для географии я оказалась слишком молода, и вот, все старание было приложено к изучению мифологии, которую она особенно любила и из которой я всякий день выучивала по две страницы наизусть. Трагедии Расина, Корнеля и Вольтера не очень интересовали меня, и немудрено, lie зная, кто были действующие лица, и не понимая, за что они ссорятся, воюют, я иногда просила истолкования у тетка, но сама она получила очень поверхностное воспитание и вопросы мои приводили ее в смущение, она заминалась и отделывалась этой обычной фразой: «когда ты будешь побольше, то сама все поймешь, не надо беспокоить вопросами старших, неучтиво; а главное, ты этим показываешь, какая ты непонятливая; напротив, делай вид, что ты все знаешь».