Серегин захлопнул книгу и положил на снег. Встал. Постоял. Снова присел и взял в руки.
Быть этого, конечно, не могло. S и V — Швайпольт Фиоль, основатель славянского книгопечатания. За семьдесят три года до Ивана Федорова напечатал книги на русском языке. Сохранилось из них в мире несколько десятков экземпляров. И один принесла сегодня на новоподрезковскую «блошку» старуха в дурацкой спортивной шапочке. Бред.
Очень умелая подделка, первосортная липа? Изготовленный лет сто назад и тогда же искусно состаренный экземпляр, по неизвестной причине провалявшийся на каком-то чердаке до сегодняшнего утра? Даже в этом случае вещь была редкая, удивительная.
Ладони потеплели. Серегин водил пальцами по шершавым листам, по бугристой коже переплета в мелких трещинах. Выпускать Швайпольта из рук не хотелось. Ну вот, уже и окрестил книгу.
Поднес к лицу, рассмотрел пару листов на просвет: у внутреннего края четко проступал замысловатый рисунок филиграни, похожей на восходящее солнце.
— Сколько? — хотел спросить у старухи, но во рту пересохло; откашлялся, наконец, выдавил сипло: — Сколько?
— Тысяча, — внятно произнесла старуха, не открывая глаза и продолжая неподвижно сидеть на замызганной тележке, как на троне.
Подделка такого класса стоила косарей двести. Может, больше. А оригинал?..
— Забираю за девятьсот, — Серегин, одной рукой прижав Швайпольта к груди, второй вытащил из кармана купюры, протянул, не глядя.
Рядом прогрохотал поезд.
— Тысяча.
Продолжая держать на весу руку с деньгами, Серегин поднял взгляд на бабку: неподвижное лицо — как нарост чаги на дереве, грязный петушок малиновым гребнем свесился набок.
— Хламьем торгуешь, бабуля. Здесь и цен таких не бывает.
Старуха протяжно зевнула, показав горстку стертых зубов.
Серегин выгреб из кармана мелочь, пересчитал.
— Девятьсот одиннадцать рублей, — сказал угрожающе. — Девятьсот одиннадцать рублей — это же черт знает какие деньги, бабуля!
Та приоткрыла глаза, мутно-рыжие, безразличные, и Серегину стало не по себе.
— Мое последнее слово, — постарался он произнести как можно более равнодушно и встал с корточек, будто собираясь уходить. — Больше не дам.
— Тысяча, — упрямо повторила старуха в третий раз, глядя мимо Серегина.
Сделав над собой усилие, он уронил Швайпольта обратно на снег. Запихнул деньги в карман пуховика. Отвернулся и пошел прочь. Шел медленно, давая старухе возможность окликнуть его. Думал о том, что в эти секунды снежная влага проникает в драгоценные листы, коробит их — от этого противно свербило где-то в глубине живота. Отойдя немного, прислонился к дереву; сохраняя безучастное лицо, обернулся, будто невзначай. Бабка опять дремала. Швайпольт валялся у ее ног, наполовину утонув в снегу.