– Искать зло. Находить зло. Карать зло, – ответствовал Найденыш, да так истово, что вниз от затылка Утера поползли мурашки размером с ноготь на мизинце.
Выслушав Дитриха, поскольку даже с протрезвевшего и испуганного до усрачки Протта толку не было, все четверо решили сперва подкрепиться – а с собой позвали и Махоню, который, по старой буршевой привычке, от дармовщинки не отказался. Теперь же, сидя за столом и слушая их разговоры, он все подумывал, не лучше ли было сказаться сытым и не дергаться от каждого слова, словно откормленному на убой кабанчику от скрежета железом по оселку в осенних заморозках.
Один лишь Ортуин Ольц не поддерживал разговора: сидел, нахмурясь, запивал свинину с капустой прошлогодним темным, бочку которого Фриц Йоге распечатал ради опасных своих гостей. И хоть могло подуматься, будто утратил он к происходящему вокруг всяческий интерес, едва только кабатчик оказался на расстоянии Ольцевой десницы, старый солдат цапнул его за фартук и силой усадил на лавку в торце стола.
Кабатчик сидел, помаргивая желтоватыми ресницами и обильно потея: как видно, все не мог взять в толк, сразу его прирежут или заставят помучиться.
– А скажи-ка, добрый человек, – начал Ольц, и голос его звучал хрипло и скрипуче, словно давно не точенный палаш под оселком, – скажи-ка нам, по какой такой причине покойного Унгера Гроссера прозвали в вашем городе Кровососом? Неужто за рвение, проявленное им на службе доброму люду?
И придвинул Йоге кружку с пивом.
Тот, смекнув, что не грозит ему смерть ни мгновенная и лютая, ни даже отложенная, пиво принял, степенно отпил пару глотков, утерся рукавом и только после этого обвел честную компанию внимательным взглядом: словно просчитывал, сколько можно б выручить с них, удайся продать их оптом или по отдельности.
– Добрый люд, ваши достоинства, тут совершенно ни при чем. Гроссер, конечно, был истов в своем новом служении, и много кто точил на него зуб, и мало кто плакал после его смерти, но прозвище свое он заслужил куда раньше, чем «башма…»… чем добрые люди установили в стенах Альтены свои порядки и законы, противные баронскому беззаконию. Можно сказать, что за прозвище свое благодарить покойный должен как раз тех баронов-беззаконников.
– Это как же так? – снова поднял взгляд над миской Долленкопфиус, и корчмаря скрутило под тем взглядом. Писарчук умел нагнать оторопи, даже никому и ничем не угрожаючи – такова уж была природа пера и писаного слова, это-то Махоня, сам уже некоторое время принадлежащий к писарчуковой братии, вполне уяснил.