– Какие? Меня до инфаркта довести?
– Я работал на камеру. Камера зафиксировала, что она плохо обездвижила меня. Зарвалась.
– А на самом деле?
Он снял повязку с руки.
Марта потрясенно умолкла, даже дышать забыла.
– Внутренние повреждения остались, я чувствую, что мышца еще не до конца срослась.
– Ты…
– Нет, конечно. Она не смогла бы меня пить – сразу почуяла своего.
– Но ты…
– Я был, да. Нелегально и почти нечаянно. Все сложилось плохо. А потом меня исцелили – тоже почти нечаянно, повторить номер на бис не получается.
– Как?
– Действие Божьей благодати как объяснение тебя устроит?
– Нет.
– Так и знал. Других не будет.
Марта прекрасна. Она даже сама не знает, насколько прекрасна, с ее тициановскими обводами. С ее полной противоположностью тому, что осталось на мокром асфальте сквера на Страстном.
– Вас много таких?
– Мало. К сожалению.
– Твои друзья?
– Вот они просто тренировались. Ну, Костя – священник, это тоже работает.
– Зачем ты все это мне рассказываешь?
– Тебе неделю назад пришло письмо от Эгиля. И ты на него ответила, Фригг.
Она промолчала.
– Ты наверняка задавалась вопросом: читаю ли я тебя. Да, конечно. С самого начала. И мне с самого начала нравится эта книга. Ты знаешь, в диссертации Анисьевой вам тоже нашлось место. Группа G. Те, кто очень медленно запрягает, но недовольство высказывает сразу, решительно и обычно в летальной форме. Два процента от общего числа.
– Ты больше не приедешь?
– Нет. Ты же ответила на письмо. Значит, с тобой мы больше видеться не можем.
– Безопасный секс.
– Я знал, что ты поймешь.
Тепло. В ней столько тепла, что всякая смерть кажется совершенно невозможной. Амазонка, мать амазонки.
– Он написал правду? Что мне не придется переступать через закон?
– Клянусь, что ты, если сама не захочешь, не переступишь его и на полпальца. Это оценят. Уже оценили. Хирургов и так до хрена – нужны терапевты. Нужны те, кто просто делает свое дело.
– Ты его тоже делаешь здорово. Ты отличный оперативник.
– Да. В тени, где не можешь действовать ты.
– Могу.
– Но не должна. Кто-то должен оставаться человеком света.
…И когда она смеется, она такая живая.
– Ты что? Ты собрался трахаться со сломанными ребрами? Или они тоже зажили?
– Не, кости срастаются дольше всего. Где-то до утра. Но самое-то главное я уберег. Ох, у нее и каблуки! Хорошо хоть не шпильки. И вообще, я сейчас воспользуюсь победой феминизма, лениво завалюсь на спину, закрою глаза и буду думать об Англии.
– Нельзя просто так завалиться на спину, закрыть глаза и думать об Англии, Карастоянов. Не со мной.