Рядом снова ударила молния, избавив Данила от необходимости выслушивать поток вычурных ругательств.
– …По указке существа интернально склизкого, хлюпоумного и дисферричного! – закончил барон. – Слышал ли ты меня, бледнотик?
– Слышал. – Данил чуть было не кивнул молча, но спохватился. Мимику обитателям Станислава заменяла в основном жестикуляция обоими парами ног, дополненная непроизвольным радиописком.
– Это хорошо, – заключил барон. – Постыдно было бы мне повторяться ради создания, от всякого разряда в обморок падающего, будто из банки лейденской без меры хлебнув!
Землянин промолчал. Его не оставляло чувство, будто он чего-то не понимает в происходящем.
Отчасти виноваты были переводчики. Семантическую базу для них составляла та самая экспедиция от Неоафинского университета, которую Данил прибыл спасать. Квестор пытался за время прыжка на Станислав ознакомиться вначале с отчетами экспедиции, потом – с основными работами «новой гуманитарной школы», необходимыми для того, чтобы понимать отчеты экспедиции, и пришел к выводу, что приверженцев новой гуманитарной школы вообще нельзя выпускать за ограду университета. Объем данных о том, что в глазах ганзейского купца и составляло основную ценность планеты Станислав – биохимии, биологии и в особенности технологий, разработанных обитателями уникального мира, – был ничтожен, зато о литературе и фольклоре аборигенов Данил узнал гораздо больше, чем ему хотелось бы, и все равно не мог отбросить смутного ощущения неправильности. Переводы, которые предлагала ему семантическая база, были выразительны, многозначны, даже поэтичны местами, но квестор уже не первый день подозревал, что к сути происходящего они имеют отношение крайне отдаленное.
Лес подступил к самому проселку. Чешуйчатые стволы медленно колыхались, соединяя хрупкую корку земли с заслоняющими небо гроздями ртутно блестящих шаров. Робослик меланхолически перебирал восемью ногами, пытаясь не отстать от длиннолапых скакунов. Свора алмазных псов, похожих на перекати-поле, трусила по обочине. Неярко переговаривались в оптическом диапазоне ландскнехты, искрил под копытами карборундовый песок, и с неба сыпался черный сажеснег.
Что-то протяжно засветилось в чаще. Ехавший одесную знаменосца с бунчуком из латунной проволоки наемник напрягся, перехватив поудобнее копье-разрядник, но то, что глядело на проезжающую банду тысячей ушей, не решилось связываться с солдатами.
– Граница близко, – проворчал сержант, и, словно в ответ над дальней грядой, скрывшейся покуда за лесом, встало призрачное зарево. Где-то в глубине, под тонким слоем кипящей магмы и континентальными плитами спрессованного графита, лопались и заживали даже не трещинки – слабины в тысячекилометровой карборундовой мантии. Внутреннее строение планеты порождало сильнейшее, но катастрофически изменчивое магнитное поле. Домены плыли и сталкивались, перезамыкались силовые линии, и там, где проходили стыки между ячейками относительной стабильности, пролегали Границы – поля хаоса, населенные невиданными киберями, способными выжить там, где вскипал электрический разум аборигенов.