Гаражный архипелаг был уединённым местом. Осенью, зимой и ранней весной после 17 часов здесь почти никого не было, и это уединение нравилось батюшке. Впрочем, иногда отсутствие соседей таило опасность. По крайней мере, дважды отец Пётр испытал это на себе. Чтобы попасть в свой бокс ему приходилось пройти две трети территории кооператива. Однажды в вечерний час из-за угла длинного гаражного бокса, вытянутого вдоль дороги, навстречу появился незнакомый парень, направивший на священника обрез винтовки: «Вот положу тебя здесь, и никто не узнает!» – заявил хмельной незнакомец. Ни ростом, ни крепостью он не выделялся, так, мозгляк какой-то, но глаза у него были злые и он не шутил, коль передёрнул затвор винтовки. Долю секунды священник колебался, как поступить. Затем счёл за лучшее сделать вид, будто ничего не происходит. В том же темпе отец Пётр продолжал двигаться в прежнем направлении, читая про себя псалом 90-й «Живый в помощи…» Прошло несколько напряжённых мгновений. Священнику стоило больших усилий не ускорить шага и не оглядываться. К счастью, дорога вскоре заворачивала за угол, и он исчез из сектора обстрела обозлённого парня. Выстрела так и не последовало, и батюшка вздохнул с облегчением. Он был уверен, что никогда не видел этого парня и чем вызвал такое раздражение, не понимал.
В другой раз какой-то юнец спустил на священника собаку – кавказскую овчарку. Просто так, ни с того, ни с сего приказал собаке: «Возьми его!» Однако, отец Пётр, неплохо знающий повадки животных и сам державший собак, успел разглядеть, что пёс, хоть и огромный, но молодой, неопытный, к тому же явно не притравленный по человеку. Поэтому он принял единственно правильное решение: продолжил идти своей дорогой, не делая резких движений и показывая вид, что вообще не замечает бегущей собаки. Овчарка пронеслась мимо.
Впрочем, подобные неприятные инциденты больше не повторялись, хотя священнику приходилось иногда посещать гараж и ночью, если его вызывали к больным или умирающим, ибо служитель алтаря должен быть готов ко всему по старинной поговорке: не доспи, не дообедай, всё крести, да исповедуй. И если уж ночью поднимают с постели, значит, случилось что-нибудь серьёзное, какое-нибудь несчастье. Отец Пётр видел много горя, так много, что если бы оно не уравновешивалось радостью при совершении таких треб, как крестины и венчания, существование священнослужителя превратилось бы в сплошное мучение, потому что ему никогда не удавалось «закалить» себя при виде чужой беды и оставаться отстранённо-равнодушным, как это иногда случается, допустим, с медиками. Иногда он терялся и не знал, что сказать людям, потрясённым ударами судьбы и тогда про себя просил Бога о вразумлении, чтобы помог облегчить бремя скорби людской. И находились слова, подбирался, как-то сам собой, верный тон и подход и иногда осушались слёзы и даже появлялись улыбки. В сущности, часто в большом горе слова постороннего человека не нужны и бессильны, он служит лишь как объект, на которого изливают своё горе, перекладывают своё бремя, часто сломленному несчастьем некому излить душу и надо просто выговориться, после чего наступает некоторое облегчение.