«Ну что, Ирнеев-Зазеркальный? похоже, умом ты не тронулся, и мозги набекрень тебе не перекосило. И до инфаркта ой как далеко, лет 300, не меньше…»
Ощущал себя Филипп лучше некуда. Вернулся из холода, из сырости, а тут тебе ласковое сухое тепло вверх по ногам, рукам и дальше по телу струится. Как если бы с мороза зашел в теплый вестибюль метро. Не так, чтобы совсем замерз, когда от тепла в дрожь бросает. А так, навроде ты из ледяного бассейна опять в парилке, в бане на полке.
Ну чем не благодать Господня?
Филипп истово перекрестился на красный угол, откуда на него благосклонно взирали лик его тезоименитого святого и каноническое изображение Рублевской Троицы.
— Слава тебе, Господи! Я невредимо жив и непоколебимо здоров. За что Тебе, Боже, тоже отдельное спасибо, — вознес он традиционную хвалу Вседержителю.
Что может быть лучше, когда находишься в отличной физической форме, в здравом уме и трезвой памяти? И без труда можешь вспомнить то, что совсем недавно с тобой приключилось, привиделось. Включая запахи и звуки, каких во сне не услышишь, не почувствуешь, не запомнишь, а только наяву и в трезвомыслящем восприятии действительности.
«И впрямь, запашок в застенках отцов инквизиторов малоприятен. Колдуны, демоны воют, вопят, визжат отвратительно.
Да и с видом от первого лица двумя глазами, с бинокулярным пространственным зрением, существовать сподручнее, чем от третьего, когда непонятно кто или что управляет обзорными камерами и ракурсами восприятия…»
Филипп подтянул галстук, переобулся в любимые французские полуботинки и пружинисто направился в детскую. Валяться на кровати ему расхотелось.
«Всегда бы так. Несколько секунд курьезных видений, зато самочувствие такое, будто покойно и сладко выспался за ночь. Часов 8-10, не меньше…»
Ваню он удивил. Обычно Филипп Олегович не мешал ему в одиночестве доделывать письменные задания.
— Иван! Бросай ты это занудное дерьмоедство английское, — по-испански дал команду учитель. — «Лексус» во дворе. Абуэло Гореваныч с Танькой на кухне лясы точат, чаевничают. Это надолго. Твоя Снежанка еще не объявилась.
Успеешь перед театром в пейнтбольном клубе размяться. Арре, геррилья!
Насчет клуба, деда Гореваныча и командной игры в геррилью-войнушку Ваня сразу уловил. Он крутанулся на стуле, чуть из него не выпал и радостно возопил с перечислением тысячи чертей, дубинок, буканеров с карамбой и прочим подцензурным пиратским сквернословием на испанском.
Потом нахмурился и вслух обозвал нехорошим кубинским словом бездарный белоросский стишок, который обязан выучить наизусть к завтрашнему дню.