«Может, в ящик успели запихнуть?»
— Еще кого-то, кроме нас, ищешь? — спросил Матвей Петрович.
— Ищу, — честно ответил Речицкий, окончательно решив для себя, что в прятки играть и тень наводить на плетень не следует. Говорить нужно прямо и открыто, точно так же, как он шел, не таясь, к избушке. Старика не перехитришь, а с Гриней, не выпускающим из рук берданку, лучше не шутить. Дед кивнет, и внук прихлопнет чужого человека, как муху. После закопает в снегу, подальше от избушки, и никто никогда не найдет останков, источенных полевыми мышами в прах.
Была не была…
И дальше Речицкий, передав поклон и вручив записку от Скорнякова, поведал о том, что в скором времени, вполне возможно, появятся в Покровке другие люди, которым необходимо найти странного мужика, ненароком привезенного Гриней в зеленом ящике. Люди эти церемониться не будут и перед душегубством не остановятся, поэтому самый разумный выход для Матвея Петровича — довериться ему, Речицкому, и вместе подумать, как оберечься…
Слушал его Матвей Петрович, хмурил седые брови. Молчал. Думал. А когда выслушал, сказал, как о деле решенном:
— Давай, дружок, так договоримся… Ты сейчас в деревню обратным ходом отправишься и будешь там меня дожидаться, когда я вернусь.
— И чего мне ждать, Матвей Петрович?
— А вот вернусь, тогда и узнаешь. Такой у меня ответ. Другого не будет.
И так твердо сказал это, что Речицкий понял — дальше разговор продолжать бессмысленно. Пора было прощаться.
Револьвер, вытащенный им из кармана, чернел на прежнем месте, на расчищенной дорожке. Он остановился возле него, оглянулся.
— Забирай, — разрешил Гриня, продолжая стоять на пороге избушки, — только иди и не оглядывайся.
«Иду и не оглядываюсь», — повторял Речицкий, стараясь попадать в свои старые следы, продавленные в глубоком снегу.
Старая печурка потрескалась, время от времени вылетали из щелей сизые дымки, и в избушке стоял горьковатый запах.
— Дед, может, глины сходить надолбить да обмазать печку, — предложил Гриня, изнывавший от безделья, — а то дымит и дымит…
— Невеликие господа, принюхаетесь, — неохотно отозвался Матвей Петрович, недовольный, что Гриня его потревожил, — да и сидеть нам тут осталось недолго, скоро домой отправимся.
— Когда? — оживился Гриня и даже с лавки привстал.
— Ты сегодня поедешь, вот прямо сейчас подпоясывайся и ступай.
— Боюсь я, дед, тебя оставлять! В прошлый раз уезжал, так извелся весь. Проснусь среди ночи и думаю — как ты здесь?
— Ночью, пожалуй, ты больше про Дашку думал, а не про меня. Ящик-то открой, выпусти малахольного.