Женщина разомкнула объятия, помогла Варе одеться и легонько подтолкнула к порогу; пока Варя открывала дверь, она сняла со стены икону и вышла следом, оставив дверь распахнутой.
На улице, возле крыльца, стоял белый конь, топтал копытами сухой снег, и глаза его, большие, распахнутые, поблескивали в темноте, как огоньки. Без понуканий, без окрика конь сам подошел вплотную к крыльцу, согнул передние точеные ноги и присел. Женщина усадила Варю в седло, подала ей в руки икону, а сама взяла повод и двинулась неспешным размеренным шагом по темной улице спящей деревни.
Ход коня был ровный, неслышный, даже снег под его копытами не подавал голоса. Не подавали своих голосов и деревенские шавки, словно все разом уснули. Варя сидела в седле, смотрела в темноту, и слышался ей в непроницаемой тишине отцовский голос:
— Никакого наследства я тебе не оставил, доченька, только икону. Береги, никому в руки не передавай, пусть она всегда с тобой будет. А время придет, случится вышняя воля, и тогда узнаешь, кому ее передать, или она сама себе место определит… Я ведь всю историю, как она появилась сначала в храме, а после в доме у нас, всю историю подробную написал и про Марию написал, а как-то прихожу, смотрю на свой стол, а там вместо бумаги пепел, один лишь уголок от листа остался. На скатерти бумаги лежали, и пепел тоже на скатерти лежит, бумаги сгорели, а скатерть — целая… Понял я, знак это… Не надо ничего писать и рассказывать ничего не надо… Все явным станет, когда время придет и когда воля будет, не наша воля…
Мало что поняла тогда Варя из отцовских слов, даже расспрашивать принялась родителя, но он в ответ лишь слабо улыбнулся, едва одолевая боль, которая скручивала в судороге исхудалое тело, и прошептал, теряя последние силы:
— Все по высшей воле произойдет, а какова она — мне неведомо. Ты главное помни — береги и молись.
И вот сбылись отцовские слова. Варя прижимала к груди икону и тихо покачивалась в седле, нисколько не удивляясь тому, что с ней сейчас происходит: ни появлению женщины в белом платье, ни своему желанию прижаться к ней, ни своей послушности, с какой выполнила она все, что ей было сказано… Чувствовала на душе покой и легкость, тревоги отлетели, как дым под ветром, она никого и ничего не боялась, лишь привычно ощущала тоскливый холодок, который никогда не истаивал с тех пор, как они расстались с Владимиром… Но, ощущая этот холодок, она уже не вспоминала свой странный сон с таким волнением, как недавно. Это ведь сон был, всего лишь сон…