И снова время проворачивалось медленно-медленно. День не кончался. Хмурое небо опустело — редко проскользит запоздалый клин, и не было вокруг больше никаких звуков, кроме тракторного треска.
Уже давно Маруська должна была сменить Нюрку на плуге, но до сих пор не показывалась. Подъехал Тятя, он остановился возле избушки, толкнулся в дверь, но скоро выбежал обратно. Закричал, размахивая руками. Серафима, почуя неладное, остановила трактор, заспешила, тяжело проваливаясь в пахоте. «Господи, господи, — повторяла одно и то же. — Что там еще, что там еще? Господи».
Тятя, вытаращив глаза, кричал:
— Маруська болеет!
Дверь в избушке отхлобыстнута настежь. Маруська забилась в угол на нарах, лицо у нее было высохшим, белым.
— Что?! Что еще случилось?!
Она чуть приоткрыла глаза и сжалась сильнее.
— Разогнуться не могу. Спину пересекло, живот огнем горит… Вчера бочку поднимала, у меня как порвалось, а седни не разогнуться.
Серафима уперлась лбом в косяк.
— Надсадилась. — Нюрка вдруг шепотом стала материться.
Серафима негромко скомандовала:
— Хватит, давай одевай ее. Тятя, на плуг пойдешь. И смотри, не дури у меня. А ты Маруську отвезешь сейчас домой.
Нюрка кошкой подскочила к ней, уцепилась за плечи:
— Да что ты за человек! Вам дай с начальником волю, вы всех людей поугробите! Лошадям и то отдых дают. Подыхать на этом проклятом клине собралась?
— Как проснется, так отвезешь. И назад сразу.
— В гробу я твой клин видела! Поняла ты, нет?! В гробу! И тебя тоже! Всех! Поняла?
Нюрка, оскалившись, трясла Серафиму за плечи, и в глазах у нее, как у пьяного мужика, была дикая злоба.
А бедный Тятя ничего не понимал, испугался, он еще ни разу не видел такой злобы, даже когда его били бабы, они были не такими, и он, приседая, закричал:
— Милые! Не деритесь! Не надо драться!
По-детски беспомощным был его голос, Нюрка отпустила Серафиму и отскочила в сторону.
— Прямо сейчас отвезешь. Пошли, Тятя.
Падера свалилась на Журавлиху внезапно. Упруго, напористо загудела и пошла рвать сложенную в кучи ботву картошки, хлопала ставнями, столбами закручивала пыль на дороге, загоняла куда попало испуганно кудахтающих кур. На полях бросали работу, бежали укрывать зерно на току, плотнее захлопывали амбары и дома, загоняли скотину. Падера набирала силу, ворочалась, поддавая направо и налево, вот уже кое-где полетели с крыш гнилые доски, враз, до конца, облысели деревенские тополя, и с хряском, обнажив желтую середину столбов, завалилась ограда у МТС, трухлявая солома пылью разлетелась со скотных дворов, и торчали теперь одни жерди, как худые ребра.