-- Я ничего не знал, Жизель, ничего... Идите ко мне, Жизель, сядьте со мной... Прошу вас... Приказываю вам.
Но она, обвив руками подполковника, пыталась привлечь его к себе.
-- Любимый,--говорила она.--Любимый, зачем ты противишься? Ведь все кончено... Я хочу умереть в твоих объятьях... Любимый, неужели ты принесешь наши последние минуты в жертву щепетильности?.. Ведь я слушалась тебя, пока было необходимо, ты сам знаешь... Ты уважал Эрика, любил его... И я тоже... Да, Эрик, это правда, я любила тебя!.. Но раз мы умрем...
Кусочек металла, сорвавшийся откуда-то при особенно сильном толчке, ударил Жизель в лицо. Тоненькая струйка крови потекла по ее щеке.
-- "Надо соблюдать приличия!"--сторечью сказала она.-- Сколько раз ты повторял мне эти слова, любимый... И мы геройски соблюдали приличия... Ну, а теперь? Теперь речь идет не о приличиях, а о наших последних, коротких минутах...
И глухим шепотом добавила:
-- Оставь же! Мы вот-вот умрем, а ты стоишь навытяжку перед призраком!
Губернатор вынул платок, склонился к жене и ловким, ласковым движением отер окровавленную щеку. Потом посмотрел на подполковника с печальной реши
(87)
мостью, но без укора. Мне казалось, что я прочитал в его взгляде: "Обнимите же эту несчастную... Я уже не способен страдать..." А тот, потрясенный, казалось, так же беззвучно отвечал: "Нет, не могу. Я слишком уважаю вас. Простите". Мне чудилось, что передо мной Тристан и король Марк. Я никогда не был свидетелем такой патетической сцены. Ни звука, кроме воя ветра и неясного бормотания -- молитвы пилота; а в иллюминатор видно было только свинцово-серое небо, вереницы клочковатых, белесых облаков, а если глянуть вниз -- желтые, все прибывающие волны.
Потом на мгновение ветер стих, и женщине, цеплявшейся за мундир офицера, удалось приподняться. С каким-то отчаянным вызовом она поцеловала его прямо в губы. Он еще несколько секунд пытался сопротивляться, но потом, уступив то ли жалости, то ли страсти, отвел наконец глаза от своего начальника и с жаром оэветил на ее поцелуй. Губернатор побледнел еще больше, откинулся на спинку кресла и, казалось, потерял сознание. Инстинктивное чувство стыдливости побудило меня закрыть глаза.
Сколько времени прошло таким образом? Не знаю. Достоверно я помню лишь одно: спустя несколько минут, а может быть часов, мне послышался в грохоте бури шум мотора. Неужели это галлюцинация? Я напряг слух и огляделся. Мои спутники тоже прислушивались. Подполковник и Жизель уже стояли поодаль друг от друга. Она сделала шаг к мужу, который приник к иллюминатору. Пилот, поднявшись с колен, шепотом спросил Буссара: