«А че худого в том, что стараются жить лучше? — следом догоняли думы другие. — Че худого? Разве надо жить так, как жил покойный Санька? Так жить, как живут многие в поселке? Надо ли?.. Может, оно и лучше, что стараются вырваться из болотины ануфриевской жизни и крепче встать на ноги, вить в грядущем разброде и разоре, ежели таковой произойдет в государстве, только такие и выживут. Все остальные обречены на вымирание… Так чего ж я мучаюсь, чего от них хочу и к чему подталкиваю?.. Вон Люська. Эта стоит на земле твердо. Муж — главный механик на большом заводе, она — в ателье. Детки заканчивают разные художественные и музыкальные школы. И что ж в том худого?..»
Так за беседой и думами незаметно пришли в места заготовок. Искореженная, вздыбленная земля предстала пред ними. То там, то сям лежали останки изломанных многосильной техникой деревьев. Будто слизан напрочь подрост. Склон затяжного тягуна представлял из себя нечто вроде вспаханного поля — результат «прогрессивного способа» заготовки древесины с применением лебедок, или, как его называли, лебедочным способом. Официально вроде бы и запрещенный, но повсеместно применяющийся. Власьев его избегал, а вот новый директор, зять Степана Виктор Курицин, — внедрил с размахом.
— План гонит, — сказали ему мужики, когда впервые увидел, как летят лесины сверху горы, сметая на своем пути все живое и неживое.
Миша щелкал фотоаппаратом, снимая то калеченый обрубок сосны, то вывороченные корневища кедрины, то общий вид склона горы.
— Фотография, Степан Афанасьевич, несет свою собственную информацию, — говорил он между делом. — Да и на слово редактор мне может не поверить. К тому же это уже история. История отношения к природе, к лесу, к национальным богатствам.
— Снимай, сынок, снимай. Может, польза будет. Для того и мы с тобой здесь. Я, гляжу, на другие участки и не стоит идти — везде картина одинаковая. А вот к моему зимовью давай сходим — до него уж рукой подать.
До беловского зимовья было не более двух километров — значит, заготовки продвигаются быстрее, чем Степан думал. Так к середине лета или чуть позже доберутся и до его участка, и тогда — прощай, тайга. Не ходить ему более шишковать в места, смолоду излюбленные.
Избушка была еще ладная, вокруг все приспособления для обработки шишки: мельница, да не одна, сайбы, площадка для откидывания ореха. Здесь же небольшой амбар.
Развели костерок. Пили чай, ели сало, отваренное мясо.
— Ну а после приходилось ли тебе встречаться с… девицей? — спросил не без улыбки Степан.
— Н-нет, — покраснел Миша. — Зачем? Я ее вычеркнул из своей жизни.