— Дескать, дескать, — передразнил его Белов. — Ишь, он еще и торговался.
— Не торговался я, с-сразу согласился.
— Деньги, выходит, дороже нашей былой дружбы? — схитрил.
— Так куда ж было деваться, все равно привезли на самое место; что ж, я должен был отказаться и т-топать до дома пешком? Да и о цели поездки узнал только в тот момент, когда подвели к базе. Вот и стал с-снимать…
— В общем, некогда мне тут с тобой валандаться. Теперь надо снять самого Курицина. И покруче снять — с бабами, сексом, водкой. Что на это скажешь?
— С-согласен.
— Вот и ладненько. В пятницу часам к пяти будь готов, за тобой заедут и по ходу объяснят, что, где и как. Снимешь, и будем квиты. Пленку и фотографии отдашь мне. — И добавил ехидно: — Д-дескать…
В пятницу компания мчала по наторенной дороге в тайгу Белова. Ехали весело, время от времени останавливались, кто-то услужливо подсовывал бутылку, все выпивали.
К зимовью добрались засветло, да и день июньский был долгонек, воздух напоен прохладой, хотелось скинуть с себя остатки одежонки, понежиться в прохладе легкого вечернего ветерка.
Как оказалось, банька была уже протоплена, стол накрыт, вся компания тут же заголилась и с криками, смехом ввалилась в парную. А через минут тридцать понеслась к ручью.
Курицин на этот раз потерял всякую бдительность: всем им чего-то от него хотелось, и со всеми он обнимался, целовался, тут же оказывалась бутылка, и все по очереди сглатывали прямо из горлышка.
Проснулся Виктор Николаевич глубокой ночью, вокруг него шумел темный лес, доносились какие-то звуки, и он не сразу сообразил, что сидит за тем же столом, что и вечером, и ему отчего-то очень холодно.
Не сразу дошло до него и то, что сидит в чем мама родила. Не сразу разглядел стоящую перед ним на столе початую бутылку водки и рядом — стакан. Дрожащей рукой налил и тут же залпом выпил, почувствовав, как по всему телу начинает разливаться спасительное тепло. Только тогда он поднялся со своего места и, пошатываясь, побрел к темнеющему в стороне зимовью. На подоконнике нашарил фонарик, включил и на вбитом в стену гвозде разглядел свою одежду — брюки и куртку. Натянув все это на себя, втиснулся между спавшими вповалку гуляками.
Утром народ просыпался тяжело, долго поднимался, расхаживался, и только к обеду все снова уселись за стол. Здесь же Белов объявил, что у него неотложные дела в райцентре и скоро им надо будет выехать в обратный путь. Народ недовольно загудел, однако возражать хозяину зимовья никто не посмел — Белов в тайге всегда был за вожака и не терпел ослушания.