Наезды его, как водится, начинались с Воробья, который подскакивал на месте, желая вступить в разговор со старшим Беловым и тем самым всячески старался обратить на себя его внимание.
— Вижу, не терпится тебе, старый, языком потрепать, — снисходительно говорил Данила. — Сказывай, что и как.
— Мы тута, Афанасьич, с Колей творим… От… и — до…
— Че эт вы тут еще за безобразия развели? — с напускной строгостью спрашивал Данила, отворачиваясь, чтобы спрятать улыбку.
— Сотворям, то исть, иськусство, кое вечно и неколебимо, — поднимал старик кверху желтый от папиросного дыма палец. — На иськусстве стоит вся земля и выселки — тож.
— Да что ты говоришь? — будто и впрямь удивлялся Данила.
— Именна так вот, — утвердительно ответствовал тот. — Аще мы с Колей ведем диськуссии…
— Что-что? — не понял хозяин выселок.
— Ведем, то исть, беседы об мирозданья…
— Я тебя, старый черт, счас пошлю куды на энное количество букв с твоим мирозданием — совсем голову задурил. И мою, и свою.
— Ты, сынок, в кого мне Евсеича превратил? — обращался уже к стоявшему тут же улыбающемуся Николаю. — Вот уж истинно: кому ученье на пользу, а кому — на дурь. Тока дури прибавлятся…
— Не бранись, Афанасьич, — вклинивался Евсеевич. — Энтим языком хлеб будешь ись.
— С тобой, старый, с ума сойдешь. Ишь ты, дись-кус-сии…
— Не скажи, отец, — возражал младший Белов. — Ивану Евсеевичу побольше бы грамотешки, так такой бы философ отменный получился — всех бы Гегелей и Фейербахов заткнул за пояс. Я так с удовольствием его слушаю.
— Я энтова Могеля полвека слушаю и все не могу надивиться его врожденной глупости. Хотя, может, ты и прав: всех нас в свое время приставить бы к ученью, так поменьше было бы в городах балбесов. Вон куды страну завели.
И уже Воробью:
— Ты бы, Фербах, чай поставил да об обеде подумал. Да расскажи, как там дела на участке: не наведывались ли шатуны из райцентра?
Старик начинал свой обычный отчет, по которому Данила со всей точностью мог судить о положении дел: Воробей не забывал ничего, что могло быть интересно Белову, строго выполняя наказы хозяина. Устраивались они где-нибудь в сторонке, дабы не мешать Николаю работать. Не вмешивался в дела отца и младший Белов.
Шатунами Данила называл браконьеров, которые стали досаждать все чаще и чаще. Въезжали на танкетке откуда-нибудь со стороны и не столько охотились, сколько просто безобразничали: где прокатятся по сплошному жимолостнику, где разворотят гусеницами брусничник, где порушат солонцы, где проедутся по молоди сосны, лиственницы, кедра. Самое же главное было в том, что наезжали в такое время, когда хозяин участка Данила Афанасьевич Белов находился в райцентре.