— Садись, не брезгуй старого промысловика. Счас чаю сгоношу.
— Не нада чаю, пил тока что у Степана.
— А здря. Чай у меня охотницкий, по старинному рецепту…
— Да сядь ты, черт старый, — остудил рвение Воробья. — По делу я.
— И энтому я рад, Афанасьич. Када дело, то и печаль отступат. Слухаю тебя. Сказывай…
— Ты еще не забыл о недавнем приезде ср…х геологов? Так прав ты был: никаки они не геологи.
— Дак я ж… тебе ж… сразу ж…
— Действительно, тока один ты и докумекал — сразу видно старого охотника, — решил польстить старику. — Но говор говором, а на одежу их ты не обратил внимания? Одежа-то новая. Специально приоделись, дабы сбить с толку, чтоб их за геологов приняли. Но и это не все. У одного из них, у чернявого, я нож приметил за поясом. Попросил поглядеть. И че ж ты думать? Нож-то оказался моего убиенного деда Ануфрия Захаровича!
— Батюшки! — ахнул Воробей. — Вот тебе и печаль. И как же ты признал ножик-то?
— По рукояти из лиственничного корня и по особому знаку, что вырезан на ней. Об этом мне сказывал на смертном одре отец мой, Афанасий Ануфриевич. «Ножик, — сказывал он, — ты признать по рукояти и по особому знаку на ней в виде птицы ли, креста ли…»
— И ты их, варнаков, живыми выпустил? — вскочил Воробей. — Да я б их, я б…
— Ишь ты, сразу и убивать… Для начала, паря, нада бы узнать, откуда у них ножичек-то. Может, случайно как попал. К тому ж с ними приезжал председатель поссовета Холюченко. Пришлось стерпеть. Но это ниче. В двадцатых числах мая они ко мне подъедут — обещал я свести их в места, где, возможно, есть золотишко. В огнем, ниче определенного я им не сказал. Заманить чтоб. По этому делу я к тебе и зашел. Подстрахуешь меня? Приходи при полной омуниции двадцатого числа. Поживешь денька два-три, пока те не нарисуются. Об остальном обговорим у меня. И — помалкивай…
Последнее сказал на всякий случай, прекрасно зная, что для Воробья его, Данилы, доверие — честь особая.
— Стрелять-то не разучился? — спросил уже в дверях.
— Стрелю, еще как стрелю, Афанасьич… От… и — до…
— И — добро.
Тридцатого апреля к вечеру явился на выселки племянник Володька. Долго не рассиживались, повечеряв, легли спать, чтобы с раннего утра отправиться в тайгу.
До зимовья добрались уже в сумерках: растопили печку, сварили чаю, ужинали отваренной заранее холодной сохатиной. Данила говорил племяшу:
— Завтра я покажу тебе весь участок, чтоб знал, откудова че берется. И где ключ тайги, ее житница, ее сердцевина. Покажу тебе и ручей Безымянный, какого ты не видел и не знашь, а это очень антиресный ручеек. Очень ан-ти-рес-ный… Я вить че тебя позвал… Соболевал ты со мной сколь сезонов, а тайги не знашь. Непорядок это. Вот и решил поправить положение. К тому ж ты нонече уезжашь на учебу, и дело это доброе, тем паче — по охотницкому профилю. Но вить сюды и возвернешься? Так вить?..