— Ну, этого я знать не могу, неучен. Одно скажу: оборотни были во всякое время и посередь всякого племя. От них-то и вся беда простому народишку, который они ненавидели лютой ненавистью. Иначе народишко-то получше теперешнего жил бы… Ненавидят как раз за терпеливость, некорыстность, верность вере своей православной, староверы вить тоже были люди православные. И раскол произошел не по вине простых верующих, а по вине иерархов и приспешников от верхней власти.
— В целом правильно понимаешь. А по виду — не скажешь… — глядя прямо в глаза Данилы, задумчиво проговорил собеседник.
В этом взгляде Белов усмотрел такую глубину опытного, знающего всю меру всякой ответственности человека, что впервые и в себе почувствовал зуд интереса к пришлым. Впервые за их «экспедицию» он забыл о всякой осторожности, подсел ближе к говорившему, готовый слушать и слышать. И они заговорили, как давние знакомые, заговорили о том, о чем думалось, что тревожило, что сидело в каждом, может, никогда в полной мере не высказанным, копившимся многие годы и вот теперь созревшим, запросившимся наружу.
— Значит, книжки читаете, хотя книжных знаний здесь маловато. Опыт общения нужен. Природный ум. Насчет общения — не знаю, а вот в уме вам, Данила Афанасьич, не откажешь. Но — откуда? Всю жизнь в тайге живете, со зверьем общаетесь, на деревья молитесь… От-ку-да?
— Откуда и все происходит: от матери-отца, от войны страшной, на коей за чужие спины не прятался. От родной земли.
— Это все, уважаемый Данила Афанасьич, общие слова. Вернее — общие места…
— Пускай общие, да — самые главные. Главней не быват.
— На этом вас, простых людей, и покупают: зазывают на стройки века, поднимать целину, сгоняют с насиженной предками земли, которую собираются затопить рукотворным морем. Да мало ли куда…
— Нет, Иннокентий… как тебя?..
— Федорович…
— Нет, Иннокентий Федорыч, нас и гнать не нада в энти глухомани, мы сами идем. Своей волей. Потому как не пойдем мы, то и страна сгинет в тартарары. И дети наши, внуки наши будут в лакеях у какого-нибудь фюрера.
Никогда в своей жизни Данила не вступал в подобные споры. Но думать — думал, благо времени для того у него имелось через край.
— Тебя послушать, дак нас кругом обманывают, — добавил. — Тогда и жить не нада…
— Жить — надо. Но жить с умом. Те старики, о которых я говорил, своих сыновей в рабфаки определили. Выучили, по службе продвинули. А сыновья уже их сыновей — еще дальше пошли. И так из поколения в поколение отпрыски их будут подниматься все выше и выше. И достигнут той вершины, когда при любой власти, при любой формации они будут неуязвимы. Даже если все будет рушиться вокруг.