…В следующую минуту нечто вроде землетрясения сотрясло кладбище до самого основания, и мне стоило больших усилий сохранить равновесие. Глухой гул наступил на меня с одной стороны, и, только увидев перед самым носом гигантский ботинок, я поняла, что это Шустер. Он соскучился в клозете и пришел за мной на кладбище.
— Тихо, — сказала я, — мертвые стали выходить из земли. Ты годишься для Страшного суда. Клянусь. Тебе не нужна даже профессионализация. Как, черт возьми, тебе удается так топать?
— Ладно, — сказал он и плюхнулся рядом со мной, и — тут словно взорвался пушечный снаряд. С церкви посыпалась черепица.
— Намочит теперь дождь святых отцов, тебе не жалко их, а, Шустер?
— Ничего, пономарь подержит над ними зонтик, все равно ему нечего больше делать.
— Как это нечего, он спит. Тише.
— Четыре часа прогуливаешь, — сказал Шустер. — Ты что, с ума сошла? Хочешь, чтобы директор устроил тебе концерт?
— Ага. Мне нравится, как он играет Kleine Nachtmusik[44].
— Ого! — засмеялся Шустер и звучно хрюкнул.
— Умереть мне на месте, если ты не животное, — сказала я. — Издаешь потрясающие звуки. Ты хряк?
— Что? — спросил он и скосил на меня глаза.
— Хряк.
— Sag mir auf deutsch[45], — попросил он, — я не так уж хорошо понимаю румынский.
— Нет, понимаешь. Ты все ругательства знаешь наизусть.
— Но этого не знаю.
— Это не ругательство. Это слово.
— Ну черт знает что это за слово, я никогда такого не слышал.
— Зато теперь слышишь: хряк. Что, не нравится?
— Нравится. Как будто поет скатофаг. Я разинула рот.
— Что ты сказал?
— Скатофаг. Это я. Я говорю животом.
— Повтори еще раз, — попросила я.
— Пожалуйста. Скатофаг, — сказал он, и наступила тишина.
Слово одеревенело и повисло у нас перед носом, Шустер лежал на спине и улыбался, он проглотил целое стадо ослов и воображал, что вышел на первое место со своим словом. И вышел.
— Смотри, как бы ослиный хвост не застрял у тебя в горле, — сказала я. — Он не усваивается. Как бы не было у тебя неприятностей с твоим скатофагическим животом. Как бы не было у тебя колита. Как бы тебе не спровоцировать рвоту. Как бы не…
Но какие бы сложные слова я ни говорила, «скатофаг» Шустера продолжал висеть на том же месте, у меня перед носом. Он перешиб меня, ясно как день. Достаточно было посмотреть, как он улыбается своими свинскими толстыми губами, чтобы это понять. Но он приоткрыл глаз и спросил меня очень участливо:
— А почему ты прогуливаешь мат.? У тебя ведь с фрау Ашт все шло гладко? Фрау Ашт не давала тебе задач?
— Потому, чтобы ты меня спросил.
— Так ведь я тебя спросил, — сказал он. — Я тебя спросил.