— Ух, Шустер, до чего ж ты сегодня умный, что с тобой? Керосину напился? Не иначе как мамочка подлила тебе в молоко керосину, чтобы смазать твой мозжечок.
— Нет, — сказал он. — Нет. Я завил себе мозги на бигуди.
— А, значит, ты был у парикмахера? Ну, так бы и сказал… Вот почему ты выражаешься перманентно, с завитушками.
— Холодная, — крикнул он. — Холодная завивка. Перманент Велла. Я хочу говорить с начесом, иногда с пробором сбоку или даже с пучком.
— А с конским хвостом не хочешь?
— Если ты уж непременно настаиваешь, могу доставить тебе такое удовольствие, хотя полагаю, что ты предпочитаешь мизампли[46].
— Что ты сказал? — спросила я и тут же пожалела. «Мизампли» одеревенело и повисло у меня перед носом рядом со «скатофагом».
— Тебе полезно сидеть в уборной, Шустер, каждый раз, спуская воду, ты умнеешь.
— Да? — сказал он и засвистел жутко фальшиво.
А потом:
— Ты не ответила мне на вопрос, почему ты прогуливаешь математику. У тебя ведь здорово шло. Что–нибудь случилось?
Не было никакой охоты именно ему давать отчет, так что я набрехала.
— Да. У меня умерла прабабушка. Я ищу ей место на кладбище.
— О! — сказал он и сел на свой широкий зад. — Мне очень жаль, правда, жаль.
И он действительно жалел. Это было ясно по тому, как размокла вся его прическа.
— Послушай, Шустер, — сказала я, — убирайся отсюда. Если ты так разнюнился из–за этой вещи, то мне уж просто надо бросаться вниз головой. Какая муха тебя укусила, ты что, спятил?
— Мне жаль, мне очень жаль, — твердил он и еще больше размок.
— Слушай, я наврала, понимаешь?
— Нет, не наврала, — сказал он. — Это за километр видно. И мне жаль.
— Что, тебе? Тебе меня жаль? И ты думаешь, я дошла до того, что такой, как ты, может меня жалеть?!
— Я очень жалею, — сказал он и уткнулся головой в колени.
Никогда я не была в более тяжком положении. Видеть, как тот, кого ты считала свиньей, плачет.
— Послушай, Шустер, честное слово. Я наврала. Так и есть, моя бабушка умерла, но эту историю с кладбищем я выдумала. Честное слово. Я удрала из дому. Вот что.
— Что? — спросил он и испугался так, что вся его прическа тут же пришла в порядок. — Как так удрала?
— Ладно, очень просто. — И я ткнула правой ногой рюкзак. — Хочу быть свободной. С меня хватит.
— Bist du verruckt? — спросил он. — Ты окончательно спятила? Как это свободной?
— Ладно. Frei. Фернандо Пала, свободный человек. Ты про это дело никогда не слышал?
— А, ты хочешь снять фильм! — сказал он и успокоился. — Это идея. У тебя ноги — блеск.
— Убирайся, — погнала я его и почувствовала себя очень хорошо, наконец–то Шустер стал похож на дурака. Я очень испугалась, не слишком–то я люблю сюрпризы такого сорта, я ни за кого не могу взять на себя моральную ответственность. А Шустер всегда был только дураком. Дураком и ничем больше.