— Что вам подать? — спросила она.
Один из мальчиков показал через стол пальцем. На мальчике был сюртук из абы[50] с рукавами, засученными до локтя.
— Эклер? — спросила хозяйка, указывая на пирожное.
— Nem[51], — проворчал мальчик, по–прежнему пристально глядя перед собой.
— «Наполеон»?
Вытянутый палец неуклонно указывал на что–то.
— «Грета Гарбо»?
— Грету Гарбо, да прямо с простыней, — сказал другой мальчишка и захохотал басом; он смеялся медленно, засунув палец в рот.
Но другой, видно, не понял, он продолжал на чем–то настаивать.
— Подойдите и покажите мне, — нервно сказала хозяйка, и мальчик, встав со стула, вонзил палец в витрину.
— Во, — сказал он, и стекло разлетелось вдребезги; стекольная пыль покрыла тонким слоем пирожные.
— А-а! — поняла наконец Рыбешка, — так что ж ты, братец, не сказал с самого начала? — И подала ему тарелку и две серебряные ложки.
Судя по черным башмакам и узким брюкам, ребята приехали из деревни. Они были наголо острижены — как в интернате Нормальной школы, в оранжевых толстых фуфайках под сюртуками. Оба были низкие и толстые, с набрякшими лбами, и все. Вот их портрет.
Они сидели тихо и подстерегали пирожное. Пирожное лежало посреди стола, и они сидели напротив друг друга. Думаю, они мысленно измеряли его теми деревянными ходулями, которыми в деревне определяют границу земли. Как разделить его? Это было нелегко. Оба покраснели, большие капли пота скатились по вискам на уши и повисли, как серьги. Я хотела помочь им, но ведь нельзя вдруг просто так вмешиваться в жизнь другого человека. Как бы там ни было, история становилась захватывающей, история — разинешь рот. Рыбешка застыла от избытка эмоций.
В какой–то момент один из парней сделал нечто вроде движения. Другой был непоколебим и лишь перевел взгляд с пирожного на руку соседа. Но в последующую секунду оба крепко ухватились за ложки и приступом взяли пирожное, вырвав первые два куска из его тела.
— Если у вас нет денег, я могу вам дать по пирожному, — сказала я. — Хотите, мы можем поговорить, я одна.
Они не ответили мне, думаю, что даже не услышали, погруженные в пережевывание. Я никогда не представляла себе, что можно с таким рвением отдаваться жеванию, потому что я обычно в таких случаях думаю о другом. От сосредоточенности их лбы прорезали глубокие складки, образуя толстые полоски, которые постепенно все больше вздувались.
— Слышите, я вам каждому дам по пирожному. Как вы на это смотрите? Ей–богу, дам.
И я дала бы им. И может, они бы взяли, увидев мое решительное выражение лица, но лбы их настолько набрякли, что стали свисать, закрывая глаза. Они уже ничего не видели. Последние два куска были с трудом просунуты в рот под мешок кожи, который все рос и рос. Рыбешка просто вытаращила глаза. Когда я взглянула на нее первый раз, то не увидела ничего особенного — при удивленном взгляде хрусталик всегда кажется выпуклым, но потом глаза у нее стали, как два мыльных пузыря, они вылезли из орбит, но не могу сказать, что это было фантастическое зрелище. Вообще говоря, кафе стало похоже на комнату, куда мы ходили в давние времена на экскурсию; в той комнате жил Человек — Бык, мы заходили парами, этот господин сидел на стуле и за один лей высовывал язык. У него были человечьи глаза и коровий язык, и мы, держась за руки, следовали мимо него, разглядывая это явление природы. Но тогда все было организовано директором школы, а сейчас… Я одна не могла на себя взять никакой ответственности.