Прошло много лет. Кричевский женился на мужеподобной женщине. Но это была всё–таки женщина, и того, что называется семейным счастьем, у них так и не получилось. Вместе они выпивали и ходили выпивать с друзьями. У них родились дети. Подросли и тоже стали выпивать. Внешне это была всё же обыкновенная семья, со средним уровнем достатка. Оба учительствовали.
О своей страшной тайне Кричевский поведал мне как–то зимой, когда уже прочно ступил на стезю порока.
После того случая на речке в наших отношениях появился некоторый холодок. Но потом он растаял. Кричевский снова стал весёлым, общительным. И — ещё более женственным. Он влюбился. И это была любовь взаимная. Осветитель Жека из областного драмтеатра обратил внимание на стройную Лёвушкину фигурку, на круглую, плотно обтянутую джинсиками, попку. О своём неожиданном счастье Лёвушка хотел рассказать всему миру. Ему на глаза попался я, старый друг. Лёвушка сначала взял с меня клятву, что я — ни–ко–му! Ни–ког–да! И потом рот у него не закрывался. Он, Жека, молодой. Говорит, что любит и никогда не бросит. Двойной минет — это так здорово! — Пойдём, постоим возле его дома, я хочу посмотреть на его окна, — просил меня Лёвушка. И мы шли к этому дому вечером, и Лёвушка сияющими глазами смотрел на жёлтые окна. Потом просил: — а ты можешь его вызвать? Вызови его, пожалуйста, хоть на минутку… Я стучался, звал. Слава Богу, никто не вышел. Участвовать во всех этих играх мне как–то было не по себе.
Когда мы шли от Жеки, было уже темно. Усилился мороз. Лёвушка взял мою руку и положил к себе на талию. Так мы и шли. Освободиться, сбросить руку я не мог — боялся Лёвушку обидеть.
Хоть бы никто не увидел, хоть бы никто не увидел — шептал я про себя…
Несмотря на обнаружившиеся половые различия, мы с Лёвой продолжали общаться. Он всегда был умницей — этого у него нельзя было отнять. Научил меня любить Окуджаву. За увлечение Высоцким его разбирали в институте на комсомольском собрании.
Иногда в разговорах со мной Лёва вёл себя, как женщина, которую я бросил, не оценил. С нарочитыми подробностями рассказывал, как его любят другие мужчины. Я догадывался, что втайне он на что–то надеется. Но, увы, помочь не мог ничем. Я любил баб. Любил, как они вредничают, целуются, пахнут, плачут, смеются. При всех своих достоинствах, Лёва сюда никак не вписывался.
Помню, когда я ещё ничего о нём не знал, мы на работе отмечали мой день рождения. Объятия. Поцелуи. Лёва предложил мне выпить с ним на брудершафт, и я, ничего не подозревая, согласился. Мы хлопнули по бокалу шампанского и тут Лёва, широко раскрыв свои мокрые губы, чувственно впился мне в рот.