Неужели это предзнаменование? — вздрогнула Зинаида Николаевна и оглянулась на окна. Затем, не отдавая себе отчета, вернулась, вложила красный цветок в мертвую руку и, глядя упорно в закрытые глаза покойницы, медленно, строго приказала:
«Будь на страже, берегись!»
* * *
Дверь с опущенной тяжелой портьерой отделяет кабинет Зенина от мертвой матери.
Что же делает этот когда-то столь преданный и любящий сын?
Нервной рукой выдвинул ящики письменного стола и внимательно просматривает все документы, письма и заметки. Стоящая возле корзина не вмещает больше изорванной в мелкие клочки бумаги, и она, точно пушистый снег, устилает пол кабинета. Сам он находится в каком-то полусознательном состоянии, точно не видит и не сознает окружающего. Бледные губы шепчут отрывистые, непонятные слова, а саркастическая улыбка кривит по временам его рот, и начинает дрожать рука, нервно сжимающая какой-нибудь лист исписанной бумаги, точно колеблясь, как поступить с нею; но через минуту мелкие белые клочки падают покорно возле своих предшественников. Вот остановился он над пачкой бледно-лиловых конвертов, связан-ньих лентой. Застыл… замер над ними…
— Нет, их надо уничтожить бесследно. Никто не должен заглядывать в святое святых моей души. Я имел мужество проститься с Зиной, пусть же не попадают в чужие руки ее письма.
Прощай, прости, ненаглядная! Я должен уйти с твоего пути и из жизни. Я неудачник, выжатый лимон, без средств, лишенный службы и главное, с несмываемым пятном сознания своей полной бездарности!
Нежно прижал к сердцу и поцеловал душистую пачку, подошел к камину и недрогнувшей рукой поднес к пламени. Немигающими глазами следил, как неумолимое пламя постепенно охватывало всю пачку заветных писем, пока закрутившиеся отдельные листочки один за другим не превратились в пепел.
Наконец, почернело устье камина.
С усилием оторвал Зенин взор от темно-серой бесформенной груды, оставшейся от дорогих писем, и только теперь заметил, что в комнате стало темно. Наступивший вечер густыми тенями залег по углам; в печальном сумраке кабинета белел только пол, густо усеянный обрывками бумаги, да у окна чернел силуэт письменного стола с жадно открытыми пастями ящиков…
— Пора, — прошептал Зенин. — Прощайте, Зина и мама! Единые дорогие существа на земле! На земле? Здесь остается одна бедная Зина. А мама? Я иду к тебе, родная! Сейчас увидимся!
На столе блестит револьвер. Сжала рука холодную рукоятку… Громко, больно бьется в груди сердце. Сейчас перестанет! Надо только без промаха в него целить! Дуло прижато к сердцу, легкий нажим пальца и…