Мне тогда первый раз в городском ателье платье шили. Настоящий шифон. Белый-белый. Как туман за окном.
А когда Татьяна с зятем уехали в деревню, у нас начались дожди. И по утрам был густой туман. Я проснусь, посмотрю на туман, у окна немного поплачу – и на работу иду. А Николай Григорьевич стал довольный, потому что я фотографии наконец все убрала.
«Вот видишь, Ивановна, как хорошо теперь в аппаратной. Никто не отвлекается на твою малышню».
А я ему говорю: «Да-да, конечно, Николай Григорьевич».
А он говорит: «Ты же сама знаешь – у нас не положено».
Я говорю: «Я убрала ведь уже».
А потом как-то вечером с работы иду, смотрю – у подъезда зятева машина стоит. Я быстрее пошла. В подъезде чуть не упала. Ступеньки эти дурацкие. Дверь ключом открываю и говорю: «Могли бы хоть позвонить». А из Таниной спальни выходит вдруг маленькая девочка. Остановилась посреди коридора и смотрит на меня. Худая, как скелет. Глаза большие, темные.
Я говорю ей: «Ты кто?»
А она протягивает мне старую Танину куклу. И говорит: «Нога отлетела».
В это время из кухни появилась моя Татьяна.
«Ой, мама, а я не услышала, как ты вошла. Мы не знали, что ты сегодня работаешь. Я почему-то думала, что у тебя выходной».
А я говорю: «Николай Григорьевич попросил вместо Степанцова прийти. У него сына в армию забирают».
Она говорит: «А-а, ну, проходи. Дима сейчас вернется. Он в магазин побежал».
Я говорю: «Подожди, а чья это девочка? Соседи, что ли, оставили? Только я не помню такой девочки ни у кого».
А Татьяна говорит: «Ты раздевайся. Я картошки сварила. Сейчас будем есть».
Я говорю: «Нет, ты постой. Чья это девочка? Я же тебя русским языком спросила».
А Татьяна смотрит на меня и говорит: «Это Димина дочь. От первой жены. Он, когда ушел в армию, она сильно начала пить. Совсем ему туда не писала. А потом у нее вот эта девочка родилась. Она назвала ее Оля. Даже с Димой не посоветовалась, как ребенка назвать. А теперь его мама попросила нас забрать ее к себе, потому что кормить ее нечем. Там у них в деревне совсем ничего нет. Совхоз развалился. Только с огорода живут».
А я говорю: «Подожди, подожди, что-то я не совсем понимаю. Этот твой Дима, он что, выходит, уже был женат? У него уже была жена, у этого твоего Димы?»
В общем, так моя Татьяна превратилась в мачеху в девятнадцать лет. Нормально. Что тут еще скажешь?
И мы стали жить вчетвером.
Зять надолго уезжал за своими машинами, поэтому в жизни нашей почти ничего не переменилось. За исключением девочки, разумеется. А кого же еще? Потому что у меня лично маленьких девочек не было уже давно. У Маринки с Анатолием рождались одни пацаны. А девочка – это совсем другая история.