— Ну это уж верх бесстыдства, — вскипел Лутц. — Терпеть такое от шестнадцатилетнего убийцы! А господа психиатры… В конце концов окажется, что это я убил Рут Кауц!..
— Не кричи, пожалуйста, — остановила его госпожа Лутц, а Петер сказал:
— Ты ведь счастлив, что Оливер совершил то, что охотно совершил бы ты сам.
— Ты что говоришь?
— Признайся, папа, ничто так не возвышает, как сознание, что перед тобой преступник, заместитель.
— Это верно, что ты решил не заниматься дальше юриспруденцией?
— Я буду заниматься дальше юриспруденцией, а кроме того, еще медициной и психиатрией.
— Ты что, намерен еще десять лет за мой счет…
— Намерен. Намерен также стать защитником по уголовным делам, и никем иным.
— Он же только позлить тебя хочет, — сказала госпожа Лутц. — И что ты вечно наскакиваешь на Петера?
Лутц снова начал читать:
— «Если в памяти Оливера и сохранились следы происшедшего, то они через некоторое время настолько смешались с его фантазиями, что вскоре он уже не мог отличить вымысел от правды. Этим, пожалуй, объясняется, почему один день он сообщал какую-либо подробность как абсолютно достоверную, а на следующий с полной убежденностью опровергал свое показание. Так что за весьма короткий срок он изложил немало всевозможных историй, даже историю про девушку-иностранку. Оливер уже несколько месяцев практически находится в изоляции. Это положение для него неприятно. Теперь он знает, что всем этим обязан своему поведению, своим россказням и попыткам ввести нас в заблуждение. И теперь он без конца повторяет, что действительно хотел бы сказать правду, что ничего так сильно не хочет. При этом он сделал весьма интересное и важное заявление, а именно что все свои истории он рассказывал прежде всего потому, что надеялся таким путем доискаться правды. Этот мотив хорошо известен в психиатрии. Напомним для примера поэта Гёльдерлина, который говорил „о безумном усилии обрести разум…“. Оливер неоднократно, а особенно часто в последние несколько недель говорил нам: он знает — что-то неладно, и это что-то настойчиво пытается вспомнить, но никак не может и оттого испытывает крайне мучительное чувство.
На основании всего вышеизложенного, мы, нижеподписавшиеся эксперты, со всей добросовестностью и компетентностью можем сделать следующее заключение о физическом, умственном и душевном состоянии Оливера Эпштейна, 1952 года рождения:
1. Оливер Эпштейн страдает значительными психическими и нервными нарушениями.
2. Природные умственные способности Оливера Эпштейна хорошие.
3. О природном темпераменте и характере судить трудно. Оливер всегда был боязлив, особенно он боялся того, что рано потеряет родителей.