— Почему же?
— Ты помнишь, как я приехала на Лионский вокзал?
— Нет, я ведь тебя ждал в квартире.
— Это было в семь часов утра.
— Ты не знала точно, на какой вокзал прибудешь — на Восточный или на Лионский. Только поэтому я предложил, что буду ждать тебя дома.
— На билете было обозначено точно: Лозанна — Париж, Лионский вокзал, через Валорб. Но я этого не заметила.
— Если бы я поехал на вокзал, то, не раздумывая, отправился бы на Восточный. Мы бы разминулись.
— Тебе ничего не стоило узнать, на какой вокзал прибывают; поезда из Женевы и Лозанны.
— Я попросил разбудить меня по телефону в шесть часов.
— Да, ты был в купальном халате… Только что принял душ и успел сварить кофе.
— В одиннадцать часов, — сказал Эпштейн, — мы поцеловались.
Ирэн обвила руками его шею.
— Когда кончатся рождественские каникулы, — сказала она, — давай купим двухспальную кровать. Почему в этом доме нет широкой кровати? Ведь ты был женат.
— Не помню, чтобы после свадьбы я когда-нибудь спал в одной кровати с женой.
— А я хочу всегда спать с тобой в одной кровати.
— Мы будем спать подолгу, — сказал он. — А если станет очень холодно, придется повозиться с печками, их надо будет чистить. И трубы и камины тоже…
— У тебя есть пластинки «Не Jud» и «Baby come back»?
Он ничего не ответил, а поставил одну из этих пластинок.
— О чем ты думаешь, — спросила Ирэн, — когда затихаешь в моих объятиях так, что я даже не слышу твоего дыхания? Глаза у тебя делаются узкие, как щелочки.
— Ни о чем, — ответил он.
— Ты думаешь о своем будущем?
— Нет, о будущем я не думаю. Я жду. Принимаю все, как оно есть.
— Тогда, может быть, о прошлом?
— Когда мне очень хорошо с тобой, меня почему-то часто охватывает грусть.
— Это нормально.
— Почему?
— Мне кажется, я потому так сильно люблю тебя, что ты способен быть таким грустным.
— Я бы не сказал, будто мне хочется, чтобы всего случившегося не было и чтобы Сильвия вновь была со мной. Пожалуй…
— Ты действительно больше не собираешься работать?
— Почему же, что-нибудь я стану делать. Покрашу здесь все комнаты. Когда стает снег, разобью за домом сад и огород.
— Я имела в виду настоящую работу.
— Я попытаюсь написать книгу об Оливере.
— Для людей?
— Для себя.
— Ты говорил, что вы опротестовали приговор.
— Мы подали кассацию. Кантональному суду придется еще раз заняться делом Оливера.
— Его оправдают?
— Мы надеемся. Но…
— Но что?
— Но в книге, которую я напишу, это ничего не изменит. Мы подали кассацию только для того, чтобы у Оливера не пропали десять лет жизни. Чтобы он хотя бы в двадцать лет смог выйти на свободу.