— Здравствуйте, — поздоровался Митя. — Это, наверное, ваш дом? Извините, что мы без спросу завалились.
Старец ответил не сразу, пожевал губами и забавно почесал затылок длинными, как у пианистки, пальцами.
— Нельзя сказать, что дом мой, — ответил глухо и с некоторым напряжением. — Всеобщий. Кого впустит, тот и жилец.
— Почему его не разрушили?
— Дом появился позже, когда ушли окаянные.
— Дедушка, можно спросить, кто вы такой?
— Можно, почему нет. Зовут меня дед Савелий, я в здешних местах вроде соглядатая. Приставлен для охраны реликвий.
— Кем приставлен, дедушка?
— То нам неведомо… — Чем–то вопрос старику не понравился, он насупился, но тут же лицо смягчилось, вокруг глаз побежали озорные лучики. — Больно ты, Димитрий, говорливый для мутанта.
— Откуда вы знаете мое имя?
— Какой тут секрет, ежели положено напутствие тебе дать.
Розовое свечение в доме мерцало, голова у Мити кружилась. Глянул на Дашу: по–прежнему спит беспробудным сном, а ведь они разговаривают громко, не таясь.
— Какое напутствие, дедушка Савелий?
— Такое напутствие, чтобы знал, куда идешь и зачем.
— А вы знаете?
— Я‑то, может, знаю, да сперва хотел тебя послушать, Димитрий.
Митя еще раз попробовал привстать, но опять неудачно. У него мелькнула мысль, что все это могло быть лишь изощренной формой допроса с помощью направленной галлюцинации. Метод современный, отработанный во многих странах при проведении гуманитарных операций. Митя, естественно, о нем слышал, но в России он применялся редко из–за дороговизны. Руссиян обычно допрашивали либо через «Уникум», либо дедовскими способами, используя обыкновенные пытки.
— Нет, Димитрий, об этом не беспокойся. — Старик перестал чесаться, вместо этого начал заботливо оглаживать пушистую, как снег, бороденку. — Я не из тех, кто за тобой гонится.
— Зачем тогда допытываетесь?
— Не так уразумел, Димитрий. О твоем задании нам все известно. Несешь кудеснице весточку от Димыча, мы это одобряем. Но надобно убедиться, тот ли ты посредник, какой нам нужен.
— Кому это вам?
— Не спеши, Димитрий, все узнаешь в положенный срок. Сейчас некогда калякать по–пустому. Ответь на самый простой вопрос: как понимаешь суть быстротекущей жизни, а также смысл происходящих в мире перемен.
— Извини, дедушка Савелий, никогда об этом не думал. Некогда было. Двадцать лет, как всякий руссиянин, от смертушки спасаюсь, какой уж тут смысл.
— Верю, — чему–то обрадовался старец, — так и должен отвечать. А помышлял ли ты когда–нибудь, Димитрий, что ты не вошик, а человек, сотворенный по образу и подобию?
— Какой же я человек? — Митя почувствовал раздражение не столько от никчемного разговора с таинственным стариком, взявшимся невесть откуда, сколько от того, что никак не мог овладеть своим телом. Он давно привык к разным видам насилия, умел перемогаться и терпеть, но внезапная недвижимость, паралич мышц казались почему–то особенно унизительными. Похоже, стойкое душевное просветление влекло за собой все новые нюансы, и сейчас в тонких структурах психики возродилось то, что прежде называлось самолюбием. Знобящее и неприятное ощущение. — Какой я человек, — повторил он уныло, — когда меня все гонят, плюют в рожу, издеваются кто как хочет, а я никому не могу дать сдачи. Истопник — вот человек, а не я.