— Ты хотел бы стать таким, как Димыч?
— Такими, как он, не становятся, ими рождаются.
к — Тоже верно. — Старец расцвел в улыбке, из глаз про
лились голубые лучи, под стать мерцанию стен. — Только, Димитрий, каждый на своем месте хорош, коли помнит отца с матушкой.
— Человек! — Митя завелся, талдычил свое. — Какой я человек, если ты меня к кровати пригвоздил и я пошевелиться не могу. Вошик и есть. Зайчонок ушастый. Лягушка препарированная. Вот и все подобие.
— Преодолей, — посоветовал старец. — Возьми и преодолей.
— Как? Против лома нет приема. У меня вдобавок все лампочки закоротило. Отпусти, дедушка, не терзай понапрасну.
— Сам себя отпусти. Соберись и отпусти. Отмычка в тебе самом.
— В каком, интересно, месте? В жопе, что ли?
— Сообрази, Димитрий. Докажи, что можешь. На тебе печать проставлена. Сорви ее. Всегда помни, враг твой лишь внутри тебя.
От темных слов старца на Митю обрушилось прозрение, как ком снега с крыши. Он скосил глаза на спящую «матрешку» и мысленно со всей силой отчаяния позвал: «Проснись, Дашка, проснись! Помоги, девушка. Одолжи свою силу».
Даша услышала. Резко повернулась на бок. Смотрела не мигая, с изумлением.
— Что с тобой, Митенька? У тебя что–то болит?
С треском лопнула в груди зудящая жилка, и Митя почувствовал, что свободен. Вот оно! У тебя что–то болит? Сколько жил, не слышал таких слов и сам их никому не говорил. Кого нынче волнует боль ближнего?
Митя сладко потянулся и положил руку на Дашино плечо.
Дом потух, розовое мерцание исчезло, старец испарился, словно привиделся. Лишь белая бороденка осыпалась на стекле рассветными бликами. Но не привиделся, нет. Старец беседовал с ним. А о чем, сразу и не вспомнишь.
— Что с тобой, что, Митенька? — настаивала Даша, подвигаясь ближе, опаляя кожу своим жаром.
— Ничего, — нехотя отозвался Митя. — Спишь крепко, гостя проспала. ч
— Какого гостя, Митенька? — Даша испуганно обернулась себе за спину.
*— Старик бродячий заходил, на Николу–угодника похожий. Потолковали о том, о сем. Он загадки загадывал, а я блеял, как овца.
Измененные, а Даша одна из них, не страшатся безумия, оно всегда рядом, но девушка жалостливо хлюпнула носом.
— Может, сон снился плохой?
Митя догадался, о чем она думает, но ему вдруг все стало безразлично. Ее рыжие космы жгли висок, призывно кривился припухший рот. Митя со стоном прижался к ней, сдавил руками податливое тельце — и укатился в обморочную негу…
На четвертый день пути, перебравшись вплавь через черную реку с вонючей водой, наткнулись на одичавших. Отдувались, отряхивались на берегу от плотных ртутных капель, когда из прибрежных зарослей с разных сторон выкатилась целая орда кривоногих волосатых существ, кое- как прикрытых по чреслам звериными шкурами, и с ужасными воплями накинулась на них. Митя сопротивлялся отчаянно, сломал две–три скулы, кому–то выбил глаз, одному, особо азартному, захватив в горсть, раздавил тугую мошонку, и смирился лишь когда на него верхом, прижав к земле, уселись сразу четверо полудурков.